Гунны
Шрифт:
Сергунька, обегавший всю окрестность, в последний день принес важные новости. Стараясь не торопиться, вольно или невольно подражая Остапу, он медленно, с большими паузами, говорил, снижая голос почти до баритона:
— В Воловице — гайдамаки... Цельна рота... в Салтыковке — немецка пехота... В Сидоровке — конница, штук пятьдесят... А може больше. Нас шукают... Всех допрашивают... — Сергунька сделал страшные глаза, понизил голос: — «Кто видел партизан?..» Народ говорит: «Не бачили...» — «А-а, не бачили. Добре!». Тоди шомполами всех подряд... «Теперь бачили?..» —
К концу Сергунька не выдержал и понесся стремительной скороговоркой:
— А на дорогах везде мотаются ихние разведчики. Як псы, кожный кусочек нюхают... До кожного прицепляются... Все выспрашивают... Нас шукают...
И, как всегда, сделал собственное заключение:
— Треба зараз тикать!.. Ночью!.. Бо завтра будет поздно!.. Окружат, в болото загонят!..
Донесения мальчугана полностью подтвердились и другими разведчиками.
Было ясно — надо срочно уходить. Но как? Подкова, прижимавшая партизан к болоту, замыкалась все больше. Прорваться вместе с медлительной пехотой и, особенно, с грузной батареей — вряд ли удастся, а бросать неприятелю артиллерию Остап не хотел.
Не соглашался и Опанас, горячо поддерживаемый всеми батарейцами.
— И пехота не дюже угонится за конниками, одначе же ее не бросаем!.. То же буде и с орудьями!.. Так побежим, що и вас обгоним!..
Больше всех, по обыкновению, горячился Петро.
— Ты вместях с Федором завсегда говорил, що партизаны должны нападать первые!.. Верно?
— Верно! — отвечал Остап.
— Що партизаны должны налетать неожиданно, як снег на голову!.. Верно?
— Верно.
— У Сидорова немецка конница стоит. Вся на майдане... Айда зараз туда!.. В пять минут ее снесем, а батарея и пешие нас будут ждать за селом!..
— И я так думал, — просто, будто речь шла о нестоящем пустяке, сказал Остап. — Зараз выступать!
— Становись!!! — во все горло дал команду Петро. — Стано-ви-и-ись!!!
Через десять минут вышли из лесу.
А еще через десять неожиданно, на резком повороте дороги налетели на соединенный немецко-гайдамацкий конный отряд, спокойно готовившийся к окружению леса вместе с гайдамацкой пехотой, наступавшей по другой дороге.
Партизаны обрушились столь внезапно, что противник как будто не сразу понял, что происходит.
Напрасно краснолицый вахмистр, разрезая воздух блестящей сталью, носился вокруг и надрывисто звал свой отряд, — отряд был скован и беспомощно бился внутри замкнутого круга свистящего, ослепляющего, неустранимо падающего на головы партизанского оружия.
Вахмистр, оторванный от своих, отстраненный стеной неприятеля, решил, видимо, пробить брешь в стене, дать немцам выход из окружения. Он разогнал лошадь и с размаху, злобно рубя палашом, врезался в спины партизан. Но навстречу ему, будто именно его поджидая, вынесся Петро.
Без шапки, с развевающимися волосами, он вылетел из вертящейся
Подняв коня и откуда-то сверху нападая на противника, он старался рубануть шашкой по круглой голове вахмистра, но тот, отмахиваясь длинным палашом, каждый раз ловко увертывался, отлетая вместе с лошадью в сторону. Чем больше горячился Петро, тем ловче увертывался немец, и, наконец, рассвирепев совсем, Петро так резко повернув коня, что упал вместе с ним и, перелетев через голову упавшей лошади, дважды перекувырнувшись на земле, лег почти неподвижным.
Немец бросился к нему, но кто-то из пехотинцев выстрелом из винтовки успокоил его навсегда.
По полю носились потерявшие всадников испуганные лошади, — конники их настигали, поворачивали обратно, гнали на пехотную цепь, и здесь их ловили «жадные на коней» пешие партизаны, в единый миг превращаясь в лихих кавалеристов.
Пленные сами слезали с лошадей, поспешно отдавали оружие, подымая руки, молили о пощаде.
Партизаны свирепо ругали гайдамаков.
— Ну, немцы як немцы, — кричал, щупая рукой рану на виске, потный, окровавленный Петро. — Их буржуазы силком отправили, а вы що, сукины дети?!. Свою родину, своих братьев продаете?!! А?!. Сами таки ж мужики, як мы, а за панску власть жизнь отдаете?!. У-у, холуи чортовы!!.
— Надо бы их проверить, — сказал Остап. — «Такие ли самые мужики»... Тут, видно, одно кулачье собралось... Только нет минуты времени... Скликай отряд!..
— Ваше счастье, собачьи дети!.. — бросал Петро. — Тикайте! — И, обернувшись к отряду, кричал: — Стройсь!!!
Сорок восемь новых лошадей под новыми немецкими седлами вошли в партизанскую конницу Остапа Оверко.
— Еще два раза столько — и весь народ на конях!.. — восторженно кричал грязный, окровавленный Петро. — Не будет больше пехоты — одна конница!..
Снабдив старых пленных листовками, отпустили их, дав на дорогу хлеба и махорки.
— Помните, — кричал им вдогонку по-немецки Карл Шнидтке, — помните и всем нашим говорите, что русский народ борется за свою землю, за свой хлеб, за свою свободу, а нас послали сюда богачи завоевать новую колонию... Не воюйте с русскими!..
Немцы долго оборачивались назад, кланяясь, отдавая честь и посылая рукой привет.
— Тасвитаня! Тасвитаня! Ауфвидерзеен!..
— А зараз в наше село Баштаны!.. — весело крикнул Остап. — Побачимо, що там сейчас, та може там кого и с обозу найдем!..
Если б не пехота, лихо промчались бы партизаны до самих Баштанов, но и с пехотой поспевали неплохо. Первые три версты пешие бежали, нисколько не отставая от средней рыси конницы.
— А-а, голопупы, — посмеивался Петро. — Як до дому, то драпаете не хуже тих коней!.. Галопом несетесь!..
Потом, выйдя из района лагеря, пошли спокойней.
Были веселы и бодры, пели песни, кричали, шутили, точно действительно возвращались на родину, где ждали их уютные дома, спокойная жизнь, обычный труд, где радостно их встретят матери, жены, дети.