Гунны
Шрифт:
Никакими силами ее нельзя было сдвинуть с места, и все чаще стали раздаваться голоса о необходимости ее бросить.
— Ну ее к чортовой матери!.. Що же нам из-за ее всем пропадать!..
— Подумаешь, яка цаца! Сегодня бросили эту, завтра найдем другую!..
— Треба самим як-нибудь тикать, а не об ей думать!..
Но сердце старого бомбардир-наводчика, командира народной партизанской батареи, разрывалось при мысли об оставлении орудий:
— Що вы, товарищи!.. Без ее — як без рук!.. Батарея — имущество народной армии, ее бросать нельзя!
— Прекратить разговоры!.. — раздалась властная команда Остапа. — Все к орудиям! Считаю: раз... два... три!..
В переднее орудие, вместе с другими, впряглись Остап, Петро и Опанас, со всех сторон его подхватили еще десятки партизан и, чуть приподняв, с заглушенным криком повезли к дороге. За ними уже катили второе, дальше третье, и через четверть часа весь отряд — батарея, конница, пехота, тачанки с пулеметами — шлепал по размытому большаку. Поминутно застревая, останавливаясь, снова выползая и снова хлюпая по лужам, шел отряд — рваный, босой, мокрый, шел всю ночь, освещаемый только синевой чистого неба и бледным золотом Млечного пути.
XX
В лесу за большим болотом, где на границе двух уездов отряд оставил под командой Суходоли обоз второго разряда, сейчас было пусто. Только следы колес и копыт да пепелища костров и конский навоз указывали место, где недавно стояли высокие арбы с женщинами и детьми, телеги и брички с больными и ранеными партизанами.
Куда ушел обоз — трудно было понять. Как ни изучали следы колес — проследить их до конца никак не удавалось. Колеи сплетались с другими и терялись в паутине изъезженных дорог.
Одно было ясно — обоз отступал спешно, почти в панике, может быть даже с боем. Вблизи стоянки валялись на разном расстоянии друг от друга расстрелянные патроны, дальше стояла брошенная телега со сломанной осью и обрубленными постромками.
Усталый отряд развернулся лагерем на обжитом месте и сразу же бросил разведчиков по всем путям, идущим от болота. Конные и пешие партизаны двинулись в соседние села, обходили ближние леса и овраги, искали следов на дальних дорогах, но в первые сутки ничего не нашли.
— Як сквозь землю провалился!.. — говорили партизаны.
Думали, обсуждали, спорили — только этому и отдавали все свободное время.
Сидя в холодные сентябрьские ночи за большими кострами, окутанные серым туманом, поднимающимся с ближних болот, без конца гадали, что могло случиться с обозом.
Разведчики обходили в селах хату за хатой, спрашивали крестьян, заходили в одинокие хутора, останавливались у крылатых ветряков, но снова и снова возвращались в отряд без результатов.
Больше всех старался только что оправившийся от тяжелой простуды маленький Сергунька. Головка его стала еще меньше прежнего, желтое личико вытянулось и сделалось еще тоньше и бледней. Только огромные серо-голубые глаза, казалось, стали еще больше, и в блеске их появилось что-то новое, незнакомое, делающее их недетски-серьезными и значительными. И часто, сердясь или задумываясь, он низко надвигал свои золотистые брови на самые глаза, точь-в-точь как это делал Остап.
С рассветом он уносился куда-то и возвращался только к вечеру — хмурый и молчаливый. Остап его ни о чем не спрашивал — ясно было, что он ничего не узнал. И снова, только-только засветлеет краешек неба на востоке, он, как лесная пичужка, чутко просыпался и, сунув за пазуху краюху высохшего хлеба, быстро исчезал.
Остап, суровый и неразговорчивый, один бродил вокруг лагеря, подолгу смотрел в бинокль на дальние дороги, на туманную цепь сизых курганов и возвращался к штабу — к телеге с разостланной картой уезда.
Он изучал кратчайший путь к линии Суджа — Коренево — Рыльск, о которой все чаще и чаще слышал от крестьян, что там скопились большие партизанские силы, ставшие лицом к лицу с целой немецкой дивизией. Хотелось скорее пробиться туда, чтобы слиться с единой крестьянской массой, представлявшейся ему огромной, подлинно народной армией.
Но держал пропавший обоз.
Уйти, не найдя его, не узнав даже, что с ним, было невозможно. Томила неизвестность, связывала ответственность за оставленных людей.
Остап не хотел самому себе сознаться, что причина, приковавшая отряд к проклятому лесу и волновавшая почти всех людей в лагере, ему, Остапу, особенно понятна и близка. Он не хотел признаться, что в его решении — не двигаться дальше до розыска обоза — большую роль играло страстное желание во что бы то ни стало найти Ганну или хотя бы узнать о ее судьбе.
Он убеждал сам себя, что задерживается здесь без дела, надеясь встретиться с Федором, без которого становилось все трудней и трудней. Все общие указания большевистского повстанкома, представителем которого являлся Федор, отряд выполнял аккуратно. Борьба с немецкими и гайдамацкими войсками, неожиданные налеты на их части, взрывы мостов, порча железной дороги, крушение поездов, уничтожение карательных отрядов, нападение на обозы — все это делалось. Но уже сколько времени Федора нет — и как быть дальше?
Что сейчас делать?
Оставаться в своем уезде и продолжать борьбу по старым методам — или итти ближе к Курску на помощь соединенным партизанским отрядам, может быть изнемогающим в данную минуту в неравном поединке с немцами?..
«Надо итти к Курску, итти обязательно, — отвечал сам себе Остап, — но денек-другой еще подождать можно».
Однако, выяснилось, что задерживаться здесь — хотя бы на один день — больше нельзя было.
Разведчики, искавшие пропавший обоз, обнаружили серьезные силы немцев и гайдамаков, разъезды которых появлялись то тут, то там на ближних дорогах.