Гунны
Шрифт:
И, глядя на выходивший из лога отряд, оба — и Остап, и Петро — одинаково, почти одними словами думали одно и то же:
«Как же случалось до сих пор, что почти во всех боях этот слабый, разношерстный, плохо вооруженный, недостаточно обученный отряд побеждал?».
И оба одинаково думали:
«Оттого побеждали, что небольшой отряд этот — сам народ!.. Побеждали потому, что дрались за свою родину, за свое счастье... Победа происходила потому, что дрались с ненавистью, горячо, от всего сердца!».
И, словно в ответ на общие мысли, Остап, о чем-то сокровенно думая, медленно говорил:
— А колы б ще злиться в большие отряды, в настоящие воинские части, да получить настоящее вооружение, да завести крепкую настоящую дисциплину, да подчиниться одному главному штабу — тоди б ни одна сволочь не полезла б на нашу землю!..
— Так это ж значит — армия!.. Красная Армия!..
— А я що ж говорю... Об этом и речь идет!..
— Будет армия!.. Будет!.. Ось побачишь!! — весело кричал разгорячившийся Петро. — Ось побачишь!!.
И внезапно завертев нагайкой над головой, загикав, засвистав, он понесся вперед вдоль вытянувшегося отряда:
— Э-э-хх!! А-а-р-р-мия!! Будуща армия! Подтянись!!!
Он летел вперед и назад вдоль отряда и весело горласто кричал:
— Э-э-хх! Армия!!!
Зрачки его издали темнели большими круглыми углями, на лоб свисали густые космы волос, белели зубы под ровной полоской точно сажей намалеванных усов.
И отряд, увлеченный его весельем, его воинственным задором, как будто набрался свежих сил, будто обновился и, подтянувшись, шире шагая, бодрее пошел вперед, стремясь ускользнуть от заведомо превосходящих сил врага.
На всем пути отряда, время от времени, то одиночками, то парами, то небольшими группами, к отряду приставали крестьяне из близлежащих сел, из дальних волостей, бежавшие от власти немцев и гайдамаков, заподозренные в большевизме. Одни приходили с оружием, другие — с пустыми руками, одни — бывалые вояки, бывшие солдаты, военнопленные, георгиевские кавалеры; другие — никогда с роду не бравшие в руки оружия. Одни были в обтрепанной солдатской форме, в защитных гимнастерках, с грязными обмотками на ногах, другие — в полосатых бумажных штанах, в зимних меховых свитках и соломенных шляпах-брилях.
Отряд обрастал, увеличивался, становился тяжелым и громоздким. Пешие сковывали движение конницы, непривычные к большим переходам люди висели грузом на более подвижных, малообученные и недисциплинированные партизаны вносили в отряд разлад и сумятицу.
И Остапу все ясней становилось, что отряд надо прочистить, прополоть, сжать, сделать упругим и подвижным. Федор был прав. Надо не сражаться с большими немецкими частями, сильными, прекрасно вооруженными, технически оснащенными, — надо только мешать им делать свое дело, не давать покоя, тормошить, пугать, отвлекать. Избегая настоящих боев, надо нападать на их обозы с продовольствием и снаряжением, надо поджигать их склады и цейхгаузы, надо взрывать мосты, срывать рельсы, сбрасывать под откос товарные поезда, воинские эшелоны — это даст больше, гораздо больше, чем тяжелые бои с крупными воинскими частями. Не потеряв ни одного партизана, можно в один прием разрушить железнодорожный путь, превратить паровоз и десятки вагонов в груду обломков и щепок, уничтожить врага, остановить его деятельность на много часов. А пока ошеломленный враг будет приводить себя в порядок, партизаны должны уже где-нибудь в другом конце уезда, там, где их меньше всего ожидают, делать новое дело.
Остапу показалось необходимым немедленно выделить всю пехоту в отдельный отряд, оставив себе только конницу вместе с батареей.
Хотелось разыскать отряды Щорса и Боженко, слухи о которых неоднократно доходили от пришлых партизан. Надо бы найти их и пробиться к ним. Однако где они сейчас — никто толком сказать не мог.
Но все это — не так просто. Трудно предпринять серьезное дело без Федора, а его, как назло, все еще не было, и связи с городом никак нельзя было наладить.
Партизаны проходили в плотном вражеском окружении, теснимые все дальше и дальше на северо-восток. Нежинский и Борзенский уезды оставались позади, отряд поднимался от самой границы Полтавской губернии вверх к Конотопу, вдоль линии железной дороги Полтава — Ромны — Бахмач. Но линия эта, служившая магистралью для вывоза бесконечного количества хлеба и других продовольственных грузов из богатейшей Полтавской губернии и, частично, из кременчугского и харьковского районов, охранялась усиленными патрулями, частыми разъездами, густой цепью часовых.
Безлесная ровная местность, прерываемая изредка кустарником, не давала возможности укрыться, и отряд, стоя в версте от дороги в открытом поле, видел, как один за другим мчались тяжелые груженые составы, извиваясь темной змеей на блестящих стальных путях. Нехватало, видимо, товарных вагонов, и серой линией тянулись открытые площадки, плотно набитые ровными штабелями мешков, прикрытых большими брезентами.
Остап, сидя на коне, впереди отряда, прикрываясь от солнца ладошкой, говорил, показывая рукой на железную дорогу:
— Ось поглядите, як наш хлеб увозят немецким панам!
— Наш пот, наша кровь, — подхватывал горящий ненавистью Петро, — а жрать вони будут!..
— Бо воны сильные... — не то иронизировал, не то завидовал кто-то.
И, словно в доказательство того, что враг действительно силен, навстречу продовольственным маршрутам пронесся воинский немецкий эшелон, с вагонами, наполненными людским составов, с площадками, уставленными орудиями, зарядными ящиками, прожекторами и прочими военными грузами.
Даже нетерпеливый, порывистый Петро стоял спокойно, и только в его огромных темных зрачках горячо играли желтые огни. Матвеев долго молчал, смотрел на дорогу, потом с силой плюнул далеко вперед, будто хотел попасть в самый поезд, и сердито сел на землю спиной к врагу.
А веселый Сергунька уже сбегал почти к самым путям и радостно сообщал:
— Туточки один часовой, один!.. А там, за той будочкой — мосточек!.. Убей меня бог!.. Его подорвать — раз плюнуть!..
Партизаны хохотали, забавляясь бойким и смышленым мальчишкой с золотой головкой и огромными синими глазами.
Ожидали вечера. Решили устроить крушение поездов, загромоздить пути и затем без боя проскочить через линию железной дороги и уйти, по возможности скорее, к Конотопу, а оттуда, минуя его, к линии Суджа — Коренево — Рыльск, где, по слухам, несколько партизанских отрядов, соединившись, бьются с большими силами немцев.
Как же быть с обозом?
Этот вопрос томил всех без исключения.
В обозе оставлены женщины, иные даже с малыми детьми, в обозе беспомощно лежат раненые и больные. В обозе хранятся теплые вещи, без которых в сентябрьские холодные ночи не обойтись. И, наконец, может быть, к обозу добрался вернувшийся из Киева комиссар Федор Агеев.