Гусар на крыше
Шрифт:
Он еще немного подождал. Тишина.
Наконец он сказал себе: «Не могу же я оставаться тут вечно. Они пугаются тени, а я, я хочу пить. Вперед. Ну а погорим, так погорим. У меня хватит пороху взбаламутить весь город, чтобы не ударить в грязь лицом перед этим чертовым полицейским с его садом и огородом».
Тем не менее спускаться он стал с осторожностью. На третьем этаже, прежде чем приблизиться к дверям, он благоразумно остановился. Прислушался. Тишина. Он посмотрел в замочную скважину. Ничего. Темнота. Заглянул в другую — какой-то свет. Но что это могло быть? Белая стена? Да — он разглядел вбитый в стену гвоздь. Может быть, это кладовка? Он снова вышел на лестничную площадку и прислушался. На втором этаже — ни звука. Ладно. Он решительно повернул ручку двери. Она открылась.
Это был чулан. Всякое старье, как и в другом доме. В третьей комнате — опять старье: обручи для бочек, ручки для метел, большие корзины, на полу трогательный портрет старой дамы со следами подбитых гвоздями башмаков. Эгоисты.
Нужно вернуться в темную комнату. Это, должно быть, там. Нет. Пусто.
Эгоисты, они, наверное, все собрали и перетащили в комнату, где живут. В комнате стояли пустые этажерки, а в свете своего огнива Анджело увидел на одной из полок следы когда-то стоявших там кастрюль. Что ж, значит, все-таки придется идти вниз.
Он захватил плетеную корзинку. На случай, если он что-нибудь найдет.
На втором этаже две большие двери. Не чета тем, что наверху, куда скромнее. Вряд ли здесь проживали музицирующие по вечерам господа с холеными усами. Скорее, просто зажиточные крестьяне, но и тут не разбежишься: все заперто. Здесь они не рискуют упасть мертвыми на пороге полуоткрытой двери; они будут умирать кучей, как собаки над миской отравленного супа. Если будут.
Не решаясь поставить ногу на последнюю ступеньку, Анджело смотрел и прислушивался. Люди, должно быть, были за последней дверью. Об этом говорил истертый порог и следы пальцев на двери. А если вспомнить их испуг при виде кота, следы башмаков на портрете старой дамы, то можно было с уверенностью сказать, что это кухня. Только на кухне могли чувствовать себя в безопасности такие люди.
Надо посмотреть. Анджело приник глазом к замочной скважине: что-то черное и над ним, словно карниз, белая полоса. Белая матерчатая полоса, а над ней — кастрюли. Это верхняя часть очага; черное — это его чрево.
Анджело внезапно отстранился от замочной скважины: перед ним промелькнуло лицо. Нет. Просто сидевший человек наклонился вперед и так замер, ссутулившись, опершись локтями на колени и потирая ладони. Это был мужчина. Досадно. Он сидел, опустив голову.
— А облако? — сказал женский голос.
— Какое? — спросил мужчина, не поднимая головы, но перестав потирать руки.
— Похожее на лошадь.
— Не знаю, — ответил мужчина и снова стал потирать руки.
— Оно прошло над улицей Шакэндье, а вчера там весь вечер нагружали похоронные телеги.
Мужчина потирал руки.
— Я ее видела, — сказала женщина.
— Кого? — спросил мужчина и перестал потирать руки.
— Комету.
— Когда? — спросил мужчина, поднимая голову.
— Сегодня ночью.
— Где?
— Там.
Мужчина поднял голову и посмотрел туда, откуда в комнату проникал свет. Что-то упало со стула.
— Осторожно, — глухо вскрикнула женщина.
Сквозь замочную скважину доносился запах лука, чеснока, какой-то настойки.
«Спустимся ниже, — сказал себе Анджело. — Если тут и есть кладовая, то они должны были ее устроить как можно ниже. Может быть, в подполе».
Она действительно оказалась внизу, но не в подвале, а в чулане, где были свалены вязанки хвороста и наколотые дрова. Сквозь щель под дверью проникало немного света. Анджело бросился к бутылкам. Бутылки с томатной подливкой. Он взял три. Еще бутылки с какой-то желтой жидкостью. Он не смог разобрать, что написано на этикетке, но одну положил в корзину. «Прочту наверху». Теперь вино: пробки залиты красным воском. Он взял горшочек с салом и еще два горшочка, вероятно, с вареньем. Окорок? Нет, две колбасы и десяток маленьких, не больше гроша, головок сухого, твердого козьего сыра. Хлеба не было.
Он поспешил вернуться на галерею. Уже собираясь подняться по приставной лестнице, он услышал тихое жалобное мяуканье. Он сунул в корзину мешки, служившие ему тапочками, и взял кота под мышку.
Крыша полыхала жаром, словно раскаленная печь. Надо было уходить, и побыстрее. Хозяева, должно быть, иногда поднимались покормить кур и собрать яйца. Нужно было найти какое-нибудь пригодное для житья место. Нечего было и думать о возвращении на галерею — место было, без сомнения, зараженным. При необходимости можно, конечно, хватать голыми руками раскаленные угли, но не совать же в печь голову…
Самое простое было устроиться около ротонды церкви. Там явно было безопасно. Аркбутаны отбрасывали тень и, казалось, образовывали нечто вроде беседки над небольшим куском плоской крыши.
Так оно и было: беседка и кусок крытой цинком плоской крыши. Несмотря на жажду, Анджело не стал пить, пока не добрался до места. Он опасался ловушек и головокружения. В тапочках из мешковины, с сапогами на шее и корзиной в руке, он был не слишком ловок. По нему струился холодный пот. Прикладом пистолета он очистил от воска запечатанное горлышко бутылки. Вино оказалось хорошим, сохранившим вкус винограда. Дополнив свою трапезу двумя головками сыра и куском сала и допив бутылку вина, Анджело почувствовал себя гораздо увереннее. Полуденное солнце палило нещадно. Кот умывался, усердно водя лапой по ушам. Там, где аркбутаны упирались в стены, были ласточкины гнезда, населенные симпатичными черными птичками, которые все время очень мило крутили своими желтоглазыми головками. Сквозь свинцовые перёплеты витража просачивался запах ладана.
Отсюда Анджело открывалась та часть города, которую он не мог видеть с галереи. С этой стороны город просматривался не так далеко. Нагромождение крыш не уходило вдаль, а было ограничено зубчатыми воротами и рыжеватыми рядами больших вязов. Зато внизу была прекрасно видна площадь, где находилась церковь, и анфилада ведущих к ней улиц. Площадь была пустынна, если не считать нескольких черных кучек, которые сквозь довольно редкую листву платанов показались Анджело большими спящими собаками. Одна из собак расправила лапы, словно собираясь потянуться, и тут Анджело понял, что это человек, извивающийся в конвульсиях предсмертной агонии. Вскоре умирающий вытянулся, уткнувшись лицом в землю, и больше не двигался. Сколько Анджело ни вглядывался, он не заметил у других ни малейших признаков жизни. Когда глаза Анджело привыкли к пестрому свету под деревьями, он разглядел другие трупы. Одни лежали на тротуаре, другие сидели, скорчившись в дверных проемах. Третьи — рухнули у водоема и, казалось, мыли руки, упираясь почерневшими оскаленными лицами в его каменные края. Их было не меньше двадцати. Все дома на площади были наглухо заперты, все двери и окна от подвала до крыши задраены ставнями. И в тишине явственно слышалось жужжание мух и игривое журчание воды, стекающей из трубы в водоем.
Вдруг на одной из улиц, выходящих на площадь, послышались медленные раскаты барабанной дроби. Это громыхала по камням мостовой телега. Мужчина в белом балахоне вел в поводу лошадь. Двое других мужчин в балахонах шли рядом. Они остановились около одного из домов. Почти тотчас же они вынесли оттуда труп и забросили его в повозку. Трижды они входили в этот дом. На третий раз с трудом вынесли труп толстой женщины; над краем телеги мелькнули ее огромные белые ляжки.
Они подобрали мертвых на площади, телега еще долго дребезжала по улицам, то останавливаясь, то снова громыхая, то снова останавливаясь. Внезапно Анджело заметил, что ее больше не слышно. Осталось лишь жужжание мух и журчание воды в водоеме.