Гусар на крыше
Шрифт:
— У нее странный голос, как у мартовской кошки.
— Она села на наше дерево, когда вся стая пролетала над нами. Они опять летят.
Действительно, слышались тяжелые, неторопливые взмахи крыльев.
Анджело вспомнил свои столкновения с птицами в той деревне, где он первый раз увидел холеру, а потом на крышах Маноска.
— Они перестали бояться человека с тех пор, как едят вдосталь, — сказал он.
И он рассказал, как ему пришлось отбиваться от ласточек, стрижей и целых туч соловьев.
— Эти, похоже, идут еще дальше, — сказала молодая женщина. — Послушайте, вам не кажется, что они объясняются нам в любви?
В доносившихся с дуба и сосны голосах звучала какая-то настойчивая нежность, любовная сила, стремящаяся мягко, но решительно подчинить себе.
— Это какое-то очень пылкое объяснение, — добавила она. — Похоже, они питают большие надежды.
Анджело кидал в них камнями. Но это не заставило их ни замолчать, ни улететь. У них было ангельское терпение. С усердием и пылом они выкладывали все, что у них было на душе. Они явно чего-то добивались. Высказавшись недвусмысленно и властно, они на некоторое время замолкали, ожидая, что их желания будут выполнены. А потом снова начинали требовать то же самое, объяснять и уговаривать, рассыпаясь в бархатистых, нежных, чарующих и очень грустных руладах. Около часа раздавались их нежные уговоры, в которых постепенно стали появляться пронзительно-требовательные интонации. Испуганные лошади стали фыркать и вздрагивать.
Анджело пошел успокоить животных.
— Они дрожат всем телом, — сказал он.
— Я тоже, — ответила молодая женщина. — Вы знаете, чего они хотят?
— Конечно. Я не понимаю, зачем нужно было устраивать столько баррикад. Эта местность не лучше той, которую мы покинули. А вот и другие звуки.
В чаще, у подножия холма, послышался шорох, потом, кажется, движение колес по камням, приглушенный шепот.
— А теперь это люди, — сказал Анджело.
— Я ничего не слышу.
— Это не солдаты. Это женщины и дети в своих повозках. Такие же беженцы, как и мы. Их привлек запах смолы.
— Я ничего не слышу, кроме ветра в соснах.
— Ветра нет. Это скрипят оси, а вот голос: он, вероятно, говорит что-то лошади.
— Если бы там были лошади, наши бы их уже почуяли. Я слышу какой-то скрип, но это просто ветка.
— Не думайте, что я напуган птицами, — сказал Анджело, — я вас уверяю, что это люди, которые сейчас нашли укрытие у подножия холма, как и мы.
— А я решительно напугана этими птицами.
— Хотите, перейдем в другое место?
— Это ничего не изменит. От своих ощущений никуда не денешься. У меня просто мороз по коже продирает, но это мои проблемы.
Они провели очень неприятную ночь. Утром Анджело решил пойти посмотреть, действительно ли беглецы расположились у подножия холма. Но не обнаружил никаких следов.
Было уже достаточно светло, чтобы развести огонь, не рискуя привлечь внимание. Прежде всего нужно было найти источник, чтобы налить воды в кастрюлю. Местность ничем не напоминала ту, что Анджело представлял себе ночью. Это была узкая суровая долина, оживляемая лишь красками осени. Две или три убогих фермы стояли у края крохотного распаханного поля. По одну сторону росли дубовые леса, по другую тянулись равнины, усыпанные серыми камнями.
Поднялся ветер. Восход был красным и сулил дождь.
— Я пойду за водой, — сказал Анджело, — подождите меня.
— Я пойду с вами.
— Нет, теперь, когда рассвело, вы можете отдохнуть. И смотрите за лошадьми. Я подойду поближе к этим фермам. Там наверняка есть колодец, но у этих рощ могут быть глаза, и я не знаю, что скрывается подо всеми этими дубами. Поэтому лучше принять предосторожности. Я постараюсь проскользнуть незаметно, и меня не увидят.
«Я был недостаточно решителен, — думал Анджело. — Ах, Джузеппе, ты слишком в меня веришь. Мне кажется, ты ставишь не на ту карту. В том, что касается борьбы за свободу, я тебе в подметки не гожусь.
Что станет с самой крохотной революцией, если я не научусь действовать самостоятельно? Тут старые солдаты дадут мне сто очков вперед. Под огнем противника надо быть твердым как камень. Иначе не выстоишь. Нет, я решительно никуда не гожусь. Обложи я их тогда хорошенько, и эта женщина не дрожала бы от страха, и я тоже».
Он корил себя за то, что всю ночь прислушивался к разным звукам и придавал им значение.
«Если ты хочешь, чтобы из тебя был толк, — говорил он себе, — постарайся ни во что не вдумываться, и тогда легко быть храбрым и производить впечатление. Ты же размышляешь вслух, и всякий знает, что у тебя на уме. Ты не внушаешь доверия. Глупость же всегда творит чудеса. Здесь, во всяком случае, она была бы как нельзя кстати. Крестьяне бы на нашем месте спокойно спали».
Кроме всего прочего, он был очень недоволен, что все эти мысли приходили ему в голову только сейчас, когда он шел вдоль изгородей.
Приблизившись к домам, он заметил, что они гудят как ульи. Из окон и дверей вылетали тучи мух. Он знал, что это значит.
Запаха, однако, не было. Заглянув в один из домов, он увидел знакомое зрелище, но трупы лежали уже, очевидно, не меньше месяца. От женщины остались только огромные кости ног, торчащие из-под мятой юбки, разорванная блузка на скелете и волосы без головы. Череп отделился от тела и закатился под стол. То, что было когда-то мужчиной, кучей лежало в углу. Они, очевидно, были склеваны курами, которые при появлении Анджело сбились в угол и стояли на одной ноге, молча, но вызывающе глядя на пришельца. Тучи пчел и огромных ос покинули ульи и устроили соты и гнезда между печной трубой и очагом.
Анджело услышал выстрел. Он прозвучал очень громко и где-то совсем рядом. Анджело сначала посмотрел на дорогу, потом понял, что стреляли около их маленького холма. Он помчался туда.
Молодая женщина, бледная как смерть, стояла с пистолетом в руке.
— В кого вы стреляли?
Она попыталась рассмеяться, но лицо ее исказила гримаса, а по щекам лились слезы. Зубы у нее стучали, и она, вся дрожа, смотрела на Анджело, не в силах выговорить ни слова. Ему уже случалось видеть в таком состоянии — лошадей. Он нежно погладил ее, успокаивая и подбадривая. Наконец в глазах, полных слез, испуг сменился нежностью, и молодая женщина, вздохнув, отвернулась.
— Я понимаю, что это нелепо, — сказала она, нервно отстраняясь от Анджело. — Но такого со мной больше не случится. Это было нечто настолько непривычное, что меня охватил ужас. Я стреляла в птицу. Когда вы ушли, она стала очень настойчивой и очень вкрадчивой. Я никогда не слышала ничего более ужасного, чем эта убаюкивающая песня, которую она без конца мне повторяла. Я чувствовала себя с головы до ног облитой сладким сиропом, и глаза у меня закрывались. Я только на секунду уступила этому желанию, и она была уже на мне. От нее исходило зловоние. Она ударила меня клювом вот сюда.