Гусар на крыше
Шрифт:
— Да.
— Это вы подарили ей ее большой перстень?
— Да, я.
— Какой вы добрый.
— Да, я очень добрый, особенно когда мне оказывают услуги. Скажи, тут есть холера? — И он дал ей монету в сорок су.
— Немного.
— Немного, это сколько?
— Двое.
— Когда?
— Неделю назад.
— Вот что ты сделаешь, — сказал Анджело. — Здесь шесть франков. Пойди к бакалейщику и купи пять кило кукурузной муки, на два су — соли и на один франк — сахара. Все положишь вот сюда, под мое седло, в солому. Багажом я займусь сам.
Прежде чем вернуться в трактир, он удостоверился, что выйти из конюшни можно только через ворота, которые надежно закрываются железным засовом, и открыть его без шума невозможно.
Молодая женщина сидела у очага, где она кипятила воду для чая.
— Вам не холодно? — спросил Анджело. Он посмотрел на ее ноги: без сапог, в ажурных нитяных чулках, они были очень хороши.
— Ничуть.
— Я принес вашу сумку. Извините мне мою докучливость, но не найдется ли у вас там пары шерстяных чулок?
— Я могу смело сказать: нет. Никогда в жизни не носила шерстяных чулок.
— Начать никогда не поздно. В этой деревне зимы наверняка очень холодны, и я думаю, у бакалейщика найдутся шерстяные чулки. А пока мы вам их не купили, наденьте-ка мои. Они вам, конечно, очень велики, но это неважно, главное, чтобы ноги были в тепле.
— Совершенно невозможно устоять перед такой заботливой галантностью. Дайте-ка мне эти подвязки, я надену ваши чулки. Вы правы. Бегство не спасет, если не принять все меры предосторожности. Ну, а о себе-то вы подумали?
— Скоро пять месяцев, как я живу среди этой мерзости, и уже заслужил все возможные награды. Зараза бежит от меня, как черт от ладана, но я принял предосторожности на будущее.
Он рассказал о том, что он велел купить у бакалейщика; сказал, что теперь они больше не будут покупать хлеб, а сами станут готовить в кастрюле «поленту» из кукурузной муки, как это делают в Пьемонте.
А питаться нужно основательно, потому что впереди их, возможно, ждут тяжелые переходы в горах. Да и сегодняшний переход не всякому был бы под силу. При этих словах он покраснел.
— Я надеюсь, вы извините меня, — сказал Анджело, краснея до корней волос, но не отводя от нее широко открытых глаз, — я должен вас по-товарищески спросить. Вы сидите на лошади по-мужски. Вы не стерли кожу, не поранились?
— Меня удивляет эта самоуверенная заботливость, которую вы проявляете по отношению ко всем, в том числе и ко мне. Но не беспокойтесь, я без ущерба для здоровья могу сделать не один такой переход, как сегодня, всего лишь устану. И не скрою, я действительно устала. Я с детства езжу верхом. Мы жили вдвоем с отцом. Он был сельский врач и брал меня с собой в любую погоду, когда отправлялся к своим пациентам. Было бы слишком долго объяснять почему, но со времени моего замужества мне доводилось еще больше ездить верхом. А к тому же я хорошо экипирована.
Она без всякого смущения сказала, что под юбкой у нее кожаные штаны.
— Я очень рад, — сказал Анджело. — Непонятно, почему мы не можем быть товарищами. Только потому, что я — мужчина, а вы — женщина? Я вам честно скажу, что сегодня я не раз чувствовал себя смущенным. Знаете, когда сегодня утром я увидел вас с пистолетом в руке, мне ужасно хотелось просто похлопать вас по плечу, как я это делаю с Джузеппе или даже с Лавинией, когда это нужно. Я удержался, и жаль, потому что в трудные минуты этот жест иногда значит больше, чем слова.
Он уже сгорал от желания заговорить с ней о борьбе за свободу.
— А кто это — Лавиния? — спросила она.
— Жена моего молочного брата Джузеппе. Она была горничной у моей матери. Она последовала за Джузеппе, когда тому пришлось покинуть Италию, вскоре после того, как я тоже был вынужден это сделать. Потом они поженились. Я и сейчас вижу, как она — ей тогда было лет десять-двенадцать — пересыпала тальком кожаные штаны, которые моя мать, как и вы, надевала под юбку, отправляясь в наше имение в Гранте.
И он стал рассказывать о лесах Гранты.
Молодой женщине пришелся по вкусу предназначенный ей цыпленок. Она расправилась с ним не хуже Анджело. Они закусили яйцами и завершили трапезу солидной порцией похлебки.
— Вы будете спать в постели. А я не хочу оставлять без присмотра лошадей и багаж. А то нам тут бы стро крылышки ощиплют. Помните, как облизывался на наших лошадей торговец травами. Я позволяю себя одурачить, только когда мне это доставляет удовольствие. А когда речь идет о жизни или смерти, я умею считать не хуже всякого другого.
Он посоветовал ей не поддаваться искушению умыться горячей водой; вода должна быть как следует прокипяченной.
— Нужно обязательно тепло укрыться, — добавил он. — И не снимайте на ночь мои шерстяные чулки. Усталость часто вызывает озноб, а тепло, напротив, снимает усталость. Задвиньте засов и положите пистолеты под подушку. Звонка у вас тут нет, поэтому при малейшей тревоге или даже первых признаках озноба не стесняйтесь, стреляйте. Мы во вражеском стане, а значит, незачем экономить порох. Главное, чтобы вам ничто не угрожало и чтобы вы остались невредимы. Мы, конечно, переполошим весь постоялый двор, но это не имеет значения. Мы тут в своем праве. И я готов это объяснить кому угодно.
Потом он вышел выкурить свою маленькую сигару на пороге трактира.
Бесшумно шел дождь. Где-то наверху, над деревней, вздыхала гора.
Анджело улегся на своем соломенном ложе, рядом с лошадьми. Он уже засыпал, когда послышался шум экипажа, минуту спустя открылась дверца, соединявшая сарай с трактиром, и хозяин торопливо пересек гулкую конюшню, отодвинул засов ворот и впустил кабриолет. Оттуда вышел мужчина, к которому трактирщик почтительно обращался «сударь».
Вскоре мужчина вернулся в сопровождении девушки, которая несла охапки соломы. Он тоже счел благоразумным ночевать около своих лошадей.