Гусарские страсти эпохи застоя

Прокудин Николай Николаевич

– Уф-ф-ф!
– Шумно вдохнул и выдохнул Шмер.
– Я думал меня сейчас стошнит за столом! Возможно ли, жрать масло такими огромными кусками? И как у него получается, вдобавок, масло заесть салом и без хлеба?

– Свинья! Настоящий боров. И глазки у него поросячьи.
– Согласился с ним Никита.
– Сам свинья и свинину трескает. Выходит он каннибал!

Ромашкину понравилась придуманная шутка и он громко рассмеялся. Шмер и Чекушкин нервно курили, громко матерясь, и только зампотех роты дипломатично не высказывался по адресу своего

начальника. Какой ни есть, а начальство. Ну и что с того, что свинской породы?

– Возвращаемся?
– спросил Пелько с надеждой в голосе, не желая обострять конфликт.

– Конечно!
– угрюмо ответил Чекушкин.
– Быстро допьем и ляжем спать. Хоть с Антонюком мне противно за одним столом сидеть, но придется. Целых две недели эта рожа будет нахлебничать! Кошмар!

Незнающий глупо улыбался, было заметно, что спиртное его быстро пробрало. Тщедушному организму командира роты много не надо: две рюмки хлоп, и готов! Вот и сейчас масленые глазки косили в разные стороны, тонкие губы блестели, и он глупо посмеивался всякому матерку, и над каждой шуткой. Витьку качало из стороны в сторону, словно штормило. Как же мало надо человеку.

Чекушкин обнял ротного за плечи и повел обратно в каморку. Там Васька шустро наполнил стаканы второй порцией спирта. Собутыльники с шумом заглотили "огненный продукт", быстренько смели закуску, выключили свет и повалились спать. Через некоторое время тихо объявился Кулешов, чтобы продолжать топить ночью печь. Чекушкин пообещал солдату, если проспит и застудит каптерку, намылить шею и намять физиономию.

Вскоре коллектив угомонился и захрапел. Никита сквозь сон слышал какой-то бред, вскрики, ругань, а затем сознание перестало реагировать на эти посторонние звуки. И зачем опять так нажрался? Ведь не хотел пить...

С подъема рота пришла в движение, началась бестолковая суета. В восемь часов начало занятий по вождению, и Ромашкину предстояло быть старшим на препятствии, контролировать правильность выполнения упражнения. Вставать не хотелось, но делать нечего - долг требует повиновения.

Никита натянул галифе, надел носки и потянулся к сапогам. Отчего-то они не стояли возле табурета, а лежали в сторонке и были какими-то сырыми.

– Кулешов! Ты что воду ночью разлил?
– рявкнул лейтенант.

– Никак нет, я ничего не разливал!
– возразил солдат, ухмыляясь, и отводя глаза в сторону.

– А кто? Почему сапоги у меня сырые?

– А вы у ротного спросите, - виноватым голосом ответил боец и выскользнул из каморки.

– Быстро строиться! К людям! Товарищи командиры, хватит на койках сидеть!
– прокричал скороговоркой Незнающий, и выскочил из сарая- ночлежки.

Кулешов вернулся обратно, огляделся по сторонам и пробормотал, наклонившись к офицеру:

– Это он вам в сапоги нассал.

– Что?! Кто?- вскричал опешивший от вероломства Никита.
– Как так!

– А запросто! Ротный среди ночи вскочил и к Вашей койке устремился, штаны расстегнул и напрудил. Снайпер!

Не промазал, точнехонько в правый сапог попал. Я их перевернул и мочу слил за дверь. Чтоб не воняло.

– Ха-ха-ха!
– рассмеялся услышавший этот рассказ Чекушкин.

– Зря смеетесь. Он Вам сумку тоже испоганил, она возле койки лежала.

Чекушкин подбежал к кровати, схватил полевую сумку, приподнял, и из нее полилась пахучая жидкость.

– Убью ублюдка! Ах, недоносок!
– рассвирепел Чекушкин.

– Брось, уйми пыл, убогий он. Как напьется, себя не помнит, - сквозь смех произнес лежащий под одеялом, и не желающий подниматься Шмер.
– Даже если морду ему набьешь, он забудет и не вспомнит назавтра: кто, когда, за что, и почему. Контуженный! Удивленный жизнью!

– Как так контуженный? Ну не до такой же степени, что нассать в сапог и не помнить?
– удивился Чекушкин.

– А это у него не в первый раз. Пьяным он и на тумбочку дневального струю пускал и на дневального, и в угол каптерки. Мы уже не удивляемся, подтвердил слова приятеля Никита.
– Но я тоже крайне возмущен этим. Надо-бы, Забывчивому, физиомордию, однако, подрихтовать, для порядка! Несмотря на то, что Витька капитан, не потерплю.

– Я и генералу не позволю гадить себе в сумку, не то, что в сапог! воскликнул Чекушкин, и умчался из каптерки наружу, разбираться с напакостившим ротным.

За дверью раздался крики взводного и взвизгивания Недумающего. Никита обрадовался тому, что он не один со своим несчастьем, хотел выскочить, да помочь Чекушкину, но остановился. А что одеть на ноги? Тапочки куда-то запропастились, а сапоги мокрые! Кеды в чемодане. Не босиком же по грязи шлепать?

Визг во дворе сменился истошным воплем, послышался удаляющийся топот сапожков, и все стихло.

Чекушкин вернулся, обратно сияя самодовольной улыбкой.

– Ты чего не вышел бить ротного?
– удивился он.
– Когда еще такой шанс представится? А тут по делу, заслужил, паскуда!

– Не в чем ходить! Босым по грязи бегать не удобно как-то. Где после разбирательства ноги помою? Воды- то нет!

– Помыться тут действительно негде. А как ты на занятия пойдешь? полюбопытствовал Чекушкин.
– В тапочках?

– А никак! Не пойду вовсе. Пусть сам на препятствия становится! Нечего на вышке вместе с зампотехом сидеть, - решил Никита.

– Поехали купаться?
– неожиданно предложил Чекушкин.

– Куда?
– удивился Никита.

– В Бахарден! В озере подземном! Настоящее чудо света!

– И я не пойду на занятия в знак солидарности с вами!
– воскликнул Шмер.
– На мою койку тоже брызги летели! Да и башка гудит как трансформатор. Хочу купаться.

– Э-э! Нет уж! Ты не пострадал никак. Вот если б тебе в фуражку прыснули, тогда другое дело! А так без всех нас занятия наверняка сорвутся. Топай на учебное место, сачок!
– рассмеялся Чекушкин, выталкивая Мишку из конуры.
– Купаться едут лишь обмоченные!