Гусарские страсти эпохи застоя
Шрифт:
– На хрен?
– осторожно поинтересовался Ромашкин.
– И тебя в Афган! К черту! Надоел не меньше Колчакова.
– А я вас давно прошу спровадить меня за "речку".
– Теперь я окончательно созрел, сам попрошу начальство за тебя. Похлопочу, организую тебе тур поездку на войну.
– Ну и ладно, - насупился Никита.
– Не очень-то и расстроюсь.
– Вот и хорошо, вот и поговорили, без взаимных обид, - обрадовался Рахимов.
– Запрещаю пить в течение месяца! Никаких пьянок: ни самим, ни остальным офицерам в ротах! Что-то мне сердце вещует,
Хлюдов встал, поплевал через левое плечо и демонстративно перекрестился на портрет Ленина, а затем отбил три глубоких поклона в сторону фотографии Генерального секретаря.
– Не юродствуй и не скоморошничай! Накажу, и папа не поможет!
– рявкнул Рахимов.
– Я не скоморошествую. Я истинно верую в победу коммунизма! А вы не верите?
– Вовка посмотрел наглыми, васильковыми глазками на майора.
– Верю-верю!
– пробурчал Рахимов.
– Пошли вон, шуты -скоморохи!
Едва офицеры вышли на лестничную площадку, как Хлюдов с размаху врезал в глаз Колчакову, с воплем: - Я тебе покажу, как сеструху портить!
Тот в ответ ударил капитана в челюсть. Никита бросился разнимать соперников, но только получил несколько тумаков по почкам и ребрам.
– Брэк, брэк! Стоять дураки! Меня не убейте!
– Заорал лейтенант, что есть сил.
– Тайм аут. У меня коньяк в сейфе стоит. Пойдем, выпьем и проведем мирные переговоры.
Потные, взъерошенные офицеры тяжело дышали и вытирали платками кровь с лица. У одного был разбит нос, у другого губы. Соперники злобно смотрели друг на друга. В конце концов, они подняли с пола фуражки и двинулись на второй этаж. Впереди шел Хлюдов, за ним Ромашкин, замыкал шествие Колчаков.
Едва выпили по три рюмки, и Никита разлил для четвертого захода, в кабинет ворвался Рахимов.
– О, так и знал! уже пьют! Кому я велел не пьянствовать месяц?
– А с какого дня введен "сухой закон", вы не установили!
– хмыкнул Хлюдов.
– Мы думали с завтрашнего. Вот решили, что б не прокисла, прикончить крайнюю бутылку.
– Эге!
– воскликнул майор, заметив припухшие физиономии и набухавшие синяки, которые постепенно принимали липовый оттенок.
– Уже успели схлестнуться. Ну, значит, бабы правду говорят, побьют друг друга. Все как в анекдоте! Бабы не врут. Налей-ка Ромашкин и мне, для успокоения нервов. Если пьянку нельзя предотвратить, значит, ее нужно возглавить!
Не дожидаясь, когда лейтенант возьмется разливать, майор взял бутылку "Арарата", подставил стакан и наполнил его до краев.
– Однако!
– ухмыльнулся Хлюдов.
– Своя рука себя не обделит.
– Это что б вам, алкашам, меньше досталось!
Рахимов в четыре глотка выпил дорогой коллекционный продукт, подарок от солдатского родителя из Армении, отломил половину шоколадки "Аленка", небрежно забросил его в пасть и схрумкал. Заметив на тарелки бастурму, оттяпал ножиком четверть куска и принялся энергично пережевывать, работая челюстями, словно мясорубкой.
– Сильно!
– восхитился Колчаков.
– Перчик не жжет?
– А тебе лейтенант зубы не жмут? Дерешься, начальству
Что бы сгладить ситуацию, Ромашкин увел разговор в другое русло:
– Товарищ майор, расскажите свой анекдот, про баб, которые все знают.
– Анекдот? А-а-а... "Служил в далеком гарнизоне, типа нашего Педжена, один взводный. Долго служил, а ни как вырасти до ротного, не мог. Пил, гулял, дурака валял. Однажды жена ему вдруг ему говорит: "Вася, тебя завтра ротным назначают". Муж опешил. "С ума сошла? За что, я и на службе-то почти не появляюсь".
– "Не знаю, но бабы говорят, они все знают, и не ошибаются".
Действительно, утром вызывает командир полка, хвалит за службу и назначает нашего Васю ротным.
Он и дальше пьет, то должность обмывает, то звание. К роте и не подходит. Женя вскоре опять заявляет: - "Вася, тебя замом командира батальона назначают".
– Совсем рехнулась! Я, только ротным стал, а работать еще и не начинал. За что меня выдвигать?
– Не знаю, бабы говорят, а они все знают!
И точно. Командир оформляет представление на вышестоящую должность. Мол, присмотрелись, офицер вы не плохой, рота не хуже других, пора в академию готовиться!
Вася от радости за ум вязался, работать начал. Несколько месяцев добросовестно служит. Карьера наладилась! Должность, звание, вот-вот академия. Чудеса! Но тут жена заявляет: - Тебя Вася, скоро посодют!
– Из ума выжила баба! За что? Не пью, не ворую, службой занялся, а ты каркаешь!
– Не знаю за что именно, но так бабы говорят, а они не врут.
Точно ночью в дверь постучали, во дворе "воронок". Увезли и посадили в камеру: дознание, допросы, протоколы.
Жена на свидание приезжает, а Вася ей первым делом вопрос:
– Дорогая, ну что там бабы говорят? А?
– Что бабы говорят, не знаю, но прокурор гарантирует, лет пять".
Вот и я вам обещаю, что-то подобное, что прокурор предрекал. Приказываю, прекратить валять дурака! Марш по домам!
Рахимов забрал початую вторую бутылку, другого коньяка "Кизляр", и вышел из канцелярии.
– Грабят!
– заверещал Ромашкин.
– Не обеднеешь!
– послышалось, эхом, из-за двери в ответ.
Хлюдов и Колчаков по-прежнему хмуро глядели друг на друга, но драться желание пропало. Капитан встал, надел фуражку, посмотрелся в зеркало через плечо, уходя воскликнул:
– Лейтенанты забудьте ко мне дорогу. И в канцелярию и к дому. Обходите меня стороной! Проклятый детский сад! Действительно загремишь с вами в пустыню! Тоже мне, родственник выискался!
Шмер, будто бы поправившийся после болезни, появился в полку через десять дней, был свеж, упитан, уши зажили, и более не зеленели. Два дня взводный, словно следопыт, ходил по казармам полка, вглядывался в лица солдат и сержантов, вслушивался в их речь. Ромашкин к нему с расспросами не приставал, но догадался, приятель ищет похитителей. Мишка не расставался с гранатой и Никите ее обратно не вернул. Кроме того, он постоянно носил и малую саперную лопатку в чехле и тренировал руку в метании по деревянной мишени.