Гвардейцы стояли насмерть
Шрифт:
– Как с тыла? А сосед?
– Теперь там нашим соседом, товарищ генерал, оказался немец. Стрелковая бригада, что была рядом, и та, что была за Царицей, - за Волгу ушли. Да какая там бригада! Одно название. Вот немец и зашел нам в тыл. Командиры рот Колеганов и Кравцов, как только передышка выдалась, донесение Федосееву написали и со мной отправили. Когда же я до него добрался, тут нас и отрезали...
– Кого это вас?
– Весь штаб батальона. Старший лейтенант Федосеев собрал всех нас человек двадцать с хозвзводом набралось - и организовал круговую оборону. Часа три мы отбивались. И в штыки не раз ходили, и гранатами... Потом
Ермолаев на минуту смолк, и мне показалось, будто он только сейчас понял подлинный смысл сказанного Федосеевым. И вдруг его лицо просветлело, озарилось улыбкой.
– А вокзал-то все-таки наш, товарищ генерал!
– Значит, положение восстановили? - спросил я.
– Восстановить-то восстановили, а вот удержат ли положение... - с сомнением в голосе произнес Ермолаев. - Народу мало осталось... Помочь бы им!..
"Чем? Чем я помогу?" - хотелось закричать мне.
Из-за отхода левого соседа дивизия дралась теперь без прикрытия левого фланга. А что, если гитлеровцы переправятся через Царицу? Они легко могут пройти по береговой кромке нам в тыл и отрезать дивизию от Волги, захватить переправы!
Ничего этого я не говорю Ермолаеву. Не могу. Приказываю Бельскому, только что подошедшему к нам:
– Передай Горлову, чтобы он со своим саперным батальоном занял оборону по левому берегу Царицы.
Все знают, что саперы - мой последний резерв. И уж если его направляют не к Федосееву, то, наверное, дела в дивизии не лучше, чем у Федосеева.
Ермолаев словно догадывается об этом. Он опускает голову.
– Ты говорил о донесении, - обращаюсь я к раненому. - Оно с тобой?
Ермолаев, приподняв на груди автомат, расстегивает ворот гимнастерки и из-за пазухи достает сложенный вчетверо листок бумаги. То ли потому, что он не видит моих рук, то ли догадывается, что этот листок - последнее послание из его батальона, он очень бережно протягивает его в мою сторону. Ни я, ни Ермолаев, ни тем более девушка-санинструктор не догадывались тогда, что этот листок войдет в историю Великой Отечественной войны как один из редких документов о беспримерном мужестве гвардейцев Сталинграда.
Я разворачиваю листок в сумерках вечера и, подсвечивая фонариком, начинаю читать, чтобы слышали эти два бойца - младший сержант и старшина медицинской службы:
"Донесение.
11.30, 20.9.42 года
Гвардии старшему лейтенанту Федосееву.
Доношу, обстановка следующая:
Противник старается всеми силами окружить мою роту, заслать в тыл моей роты автоматчиков, но все его попытки не увенчаются успехом. Несмотря на превосходящие силы противника, наши бойцы и командиры проявляют мужество и геройство... Пока через мой труп не пройдут - не будет успеха у фрицев.
Гвардейцы не отступают. Пусть падут смертью храбрых бойцы и командиры, но противник не должен перейти нашу оборону. Пусть знает вся страна тринадцатую гвардейскую дивизию и третью стрелковую роту...
Командир третьей роты находится в напряженной обстановке и сам лично физически
Лично убил командир третьей роты Колеганов первого и второго пулеметчиков фрицев и забрал пулемет и документы, которые представлены в штаб батальона.
Надеюсь на своих бойцов и командиров. Гвардейцы не пожалеют жизни за полную победу Советской власти...
Командир третьей стрелковой роты - гвардии младший лейтенант Колеганов.
Командир второй роты - гвардии лейтенант Кравцов".
* * *
Закончив читать, я взглянул на своих слушателей. Младший сержант стоял с автоматом на груди, с забинтованной верхней частью лица, девушка - с санитарной сумкой на боку, с копной волнистых волос, выбивавшихся из-под пилотки. В странном смешении отблеска городского пожара со светом вечерней зари оба они мне показались бронзовыми изваяниями, олицетворявшими тех героев, о которых шла речь в донесении, которые, отбив за эти дни десятки яростных атак, не дрогнули, а продолжали драться. И будут сражаться до последнего дыхания, как обязывает присяга Родине, как клянутся они сами в этом донесении, адресованном теперь не только Федосееву, но и будущим поколениям советских людей.
Мы хорошо понимали, что положение у первого батальона создалось весьма тяжелое. Не получая подкреплений, ощущая острый недостаток боеприпасов, он продолжал сражаться. Однако неравенство в силах было слишком велико.
Я то и дело связывался по телефону со штабом полка. "Ну, как?" - "Пока ничего", - слышал я в ответ. Этих скупых слов было достаточно для нас с Елиным, чтобы понять друг друга: все наши мысли в эти часы были заняты первым батальоном, хотя и на других участках было не лучше. После очередного звонка Елин доложил мне, что и новая попытка пробиться к батальону оказалась неудачной.
В последующие дни несколько раз принимались меры, чтобы оказать помощь Федосееву, разорвать сковывавшее его вражеское кольцо. Начальник штаба полка капитан Цвигун, впоследствии погибший, прилагал все усилия, чтобы установить связь с батальоном. Так, к вокзалу была направлена разведгруппа из опытнейших воинов-разведчиков. И она совершила то, что многие считали невозможным: прошла через боевые порядки противника. Но обратно вернуться не смогла. Попытка была повторена: танк КВ с десантом стремительно рванулся вперед, но и его постигла неудача. Тогда группа гвардейцев попыталась на лодке пройти в устье Царицы и пробраться к окруженным. Однако вскоре стало ясно, что силы гитлеровцев в этом районе настолько велики, что пробиться невозможно...
* * *
Из артиллерии мы смогли взять с собой на правый берег только штатные средства полков и 104-й отдельный истребительный противотанковый дивизион. Им командовал ветеран дивизии - старший лейтенант Иван Григорьевич Розанов.
Сплошной завесой меткого огня, словно стальным щитом, гвардейцы-артиллеристы преградили дорогу фашистским танкам к набережной. Более десятка их, загоревшихся, навсегда замерли в секторах обстрела орудий противотанкового дивизиона.
Трое суток не отходили от своих орудий артиллеристы, почерневшие от порохового дыма и копоти. Другие танки, объезжая подбитые и обгорелые машины то здесь, то там, пытались во что бы то ни стало прорваться к Волге.