Гвардия тревоги
Шрифт:
Ему коротко объяснили. Тимка грязно выругался и ударил кулаком по ладони.
— Где Тайка Коровина?
— Она из милиции к Диминой бабушке пошла, — вспомнил Антон Каратаев.
— Что вы будете с этим делать? — спросил Михаил Дмитриевич у Николая Павловича, указывая на грязную сумку, которую Тимка положил на пол возле торшера.
— Я? С этим? — переспросил Николай Павлович. — Ничего. Я, видите ли, не имею к этой вещи никакого отношения.
— Как это не имеете?! Вы что, до сих пор еще не поняли, как все это опасно?! Вы, в отличие от них, взрослый человек и должны понимать и контролировать…
— Вы думаете,
В кармане Михаила Дмитриевича зазвонил телефон. От волнения он не сразу сумел выхватить его и нажать нужную кнопку.
— Михаил! — раздался в трубке возбужденный голос Александры Сергеевны. — Звонили из милиции. Дима у них. Ты можешь сейчас за ним приехать. Велели взять паспорт…
Восьмой «А» радостно и оживленно построился. «Но пасаран!» — крикнул Тимка и поднял вверх сжатый кулак.
— Русский человек состоит из тела, души и паспорта, — с облегчением процитировал Николай Павлович.
— С ним все в порядке? Он говорил с тобой? С ним все в порядке?!! — кричал в трубку Михаил Дмитриевич.
Уже натянув куртку и уходя, он обернулся к Николаю Павловичу.
— Вы меня тут недавно спрашивали, принял ли я решение. Так вот, отвечаю: я его принял. Прямо сейчас. Я увезу своего сына куда угодно из этой страны, где детей крадут и где дети, а не взрослые выполняют функцию каких-то мистических пограничников и носят в драных пакетиках сущности стоимостью миллиард долларов. Ради этого я пойду на все. Я попрошу политического убежища, объективно ссылаясь на то, что мне и Диме здесь грозит опасность. Я обращусь в ЮНЕСКО, перейду границу нелегально, продамся в любой зарубежный институт, супермаркет или бензоколонку, которая примет меня на работу… А до этого момента я запру его дома и никуда не выпущу, даже в школу, где действуют эти ваши безумные тревожные гвардейцы. Пусть смотрит телевизор и решает задачи!
— Михаил Дмитриевич, я понимаю, вы сейчас пережили огромный стресс…
— Нет. Вы не понимаете, — сверкнув глазами, отчеканил Михаил Дмитриевич. — Это вы пережили огромный стресс и в результате сделались поклонником Льва Толстого и Махатмы Ганди. А я его еще не пережил. Я переживу его тогда, когда самолет, на котором будем лететь мы с Димой, пересечет воздушную границу России… Всего доброго. Я поехал за сыном.
Фаина, будто позабыв о своем преклонном возрасте, радостно подпрыгивала и крутила хвостиком, как щенок. Дима присел на корточки, обнял собачку и поцеловал в мокрый черный нос. Больше ни с кем из родных он целоваться и обниматься не стал.
Александра Сергеевна смотрела внимательно. Дима выглядел как всегда. Пуговицы аккуратно застегнуты, волосы приглажены, руки и лицо чистые, грязи под ногтями нет. Руки не дрожат, губы не искусаны. В американских боевиках, которые она изредка смотрела, чтобы не отставать от жизни, освобожденные пленники обычно выглядели иначе.
— Ты не хочешь рассказать? — спросил Михаил Дмитриевич. Фраза прозвучала как плохой перевод с английского.
— No. I am ok, — усмехнувшись, ответил Дима. — Я хотел бы принять ванну и выпить чаю. Если можно.
— Разумеется, можно, — вмешалась в ситуацию Александра Сергеевна. — К чаю есть песочный пирог, если Таечка его… Господи,
— А что, должна быть? — с интересом спросил Дима.
— Разумеется. Она почти все время была здесь и очень меня морально поддерживала.
— Ну, тогда пирога, наверное, уже нет, — лицемерно вздохнул Дима и скомандовал: — Фаина, ищи Таю!
Болонка бодро протрусила по коридору и тявкнула под дверью кладовки.
Михаил Дмитриевич с удивленным лицом прошел за ней, открыл дверь и за руку вывел из кладовки упирающуюся Таю с распухшим от многочасовых рыданий лицом и спутанными волосами.
— Здравствуй, Тая, — вздохнул Дима и слегка посторонился, видимо, опасаясь возможного взрыва Таиных эмоций. — Пойдем, я провожу тебя в ванную. Тебе это, кажется, даже нужнее, чем мне…
— Дима… — всхлипнула Тая. — Они тебя отпустили…
— Им пришлось, — усмехнулся Дима. — Против спецназа мало кто устоит… Пойдем, а то ты похожа на домового из бабушкиной кладовки…
В ванной Тая подошла к раковине и замерла, ожидая, что Дима уйдет. Дима не уходил. Прогнать его из его собственной ванной Тая не решалась. Тогда она, не оборачиваясь (от волнения Тая не соображала, что Дима видит ее лицо в зеркале), завела светскую беседу на отвлеченную тему.
— Послушай, Дима, а почему у вас в кладовке собраны такие странные вещи? Я видела там утюг с углями, стиральную доску, старый телефон с диском и рожками и даже какую-то черную печку с трубой… Это что, для какого-то музея?
— Нет, не для музея. Это бабушкины вещи, мы перевезли их с прошлой квартиры. Видишь ли, бабушка считает, что наша цивилизация слишком зависит от бесперебойного энергоснабжения. И если ток перестанет течь по проводам, все окажутся просто беспомощными. Она — нет. У нее в кладовке собраны вещи, которые можно было использовать и без электричества. Все подлинные, даже печка-буржуйка, которая кого-то из родственников грела во время блокады…
— Но телефон работает на электричестве! — тут же сообразила Тая.
— Телефонный кабель автономен. Это старая модель телефона, без современных электронных деталей. По словам бабушки, она не поддается помехам и может работать даже после ядерного взрыва…
— С ума сойти, — сказала Тая и, склонившись над раковиной, плеснула себе в лицо холодной водой.
— Послушай меня, Тая, — Дима сделался серьезным, и девочка тут же поддалась его настроению. — Насколько я сумел понять намерения моего отца, теперь меня на неопределенное время посадят под домашний арест. Что будет дальше — неизвестно. Сейчас я напишу тебе на бумажке одну вещь, и ты как можно скорее передашь ее Маше Новицкой или Кириллу Савенко. Лучше всего, если они разобьют шифр на несколько частей и каждую часть выучит отдельный человек. После этого бумажку нужно будет уничтожить…
— А что это такое? — спросила Тая. — Эта бумажка? Мне можно знать?
— Можно. А ты хочешь? Подумай как следует.
— Да нет, кажется, не очень хочу, — подумав, ответила Тая.
— Очень хорошо, — Дима вздохнул с облегчением и достал из кармана блокнот и карандаш. — А ты все-таки умойся пока. И высморкайся как следует. Не бойся, я на тебя не смотрю.
Маша сидела в кресле, завернутая в полосатый банный халат Полины, и смотрела прямо перед собой. Прямо перед ней сидел на корточках Тимка Игнатьев. Так получалось, что она смотрела на него.