H2o
Шрифт:
Посмотрел — и несколько секунд сидел неподвижно, вперившись в монитор подвисшим взглядом. Не может такого быть, не может быть никогда. Какого черта, что они там забыли?!
Женька прилетел на то самое побережье — как раз тогда, когда я, идиот, вылетел сюда в его поисках. Наши самолеты могли, черт возьми, встретиться в воздухе. Я вполне мог никуда не летать. Мы с ним оказались в бессмысленной противофазе — с родным сыном…
Он наконец оторвал взгляд от монитора и увидел напротив за столиком девушку, худенькую, в беретике и круглых очках, перед ней стояла чашечка кофе и лежала бумажная книга. Девушка робко улыбнулась и опустила глаза. Олег сглотнул. Взять себя в руки; так или иначе, Женька вернулся, он здесь, в столице, мы обязательно встретимся. Четыре банки пива совершили полный цикл в организме: Олег встал из-за стола, прикрыл крышку монитора с расписанием рейсов, глянул на девушку — она понимающе кивнула — и вышел в туалет.
Когда возвратился, в баре уже не было ни девушки, ни ее книги, ни моего ноутбука. Я никогда раньше не оставлял его вот так, в чужом месте, на незнакомых людей — это было немыслимо, не столько даже рискованно, как просто невозможно, все равно что предложить случайному попутчику свою зубную щетку. Не знаю, что на меня нашло. Какой-то неровный, нервный, рваный туман, марево, наваждение.
И с того самого момента оно уже не отпустило. Олег смутно помнил, как вызывал милицию, как метался между баром и гостиницей то за документами, то еще за чем-то позарез необходимым, а потом надо было куда-то ехать, зачем-то подписывать очередной вариант показаний, как участковый уговаривал забрать безнадежное заявление и, кажется, уговорил в конце концов, все равно же воскресенье… Ноутбук, моя территория, моя неприкосновенность, моя свобода. Ничего этого больше не было, я должен был понять еще тогда.
Но я не понял. Не поддался паническому, иррациональному побуждению — хотя что это изменило бы? — сразу же возвращаться.
Перед тяжелой дверью церкви Олег помедлил, боясь ударом кованого кольца оживить гулкую и все равно глухую пустоту внутри. Никого там не было, он знал точно, даже священника, даже юного брата Бенони. Взвесил кольцо на руке и опустил на пластину аккуратно, без стука и звона. Прижал остаточную вибрацию раскрытой ладонью.
И дверь ушла из-под руки, плавно, без скрипа, как если бы и вправду хотела ускользнуть, уйти от прикосновения. Олег шагнул вперед, подсознательно ожидая чего-то внезапного и окончательного, вроде взрыва органной трубы или воспламенения витража. Честное слово, я бы не удивился.
Ничего не произошло. Церковь действительно оказалась пустой, гулкой, брошенной. Олег прошелся между скамьями, зачем-то глядя под ноги и вбок, в непроглядную черноту под сиденьями. Когда-то давно, еще до весны, я искал здесь вымышленную вещицу, которую никогда не теряла одна девушка. Хорошая, правильная — но ее никогда больше не будет в моей жизни, потому что все правильное катастрофически посыпалось с диска. Придется инсталлировать заново.
На каменном полу лежали витражные блики. Олег поднял голову: в цветных лучах колыхалась сверкающая пыль. Неподалеку от витражного окна была прислонена к стене высокая лестница. Подошел по кратчайшему пути, пробираясь боком между рядами скамеек, подвинул ее ближе к окну, утвердил на каменному полу. Однако я хозяйствую здесь, как у себя дома, усмехнулся Олег; впрочем, нет. Попросту осматриваю ничейную, брошенную территорию. Без каких-либо особых намерений; впрочем, я давно хотел взглянуть поближе.
Влез по лестнице легко, не глядя вниз, словно поднялся на второй этаж. До витража она не доставала на пару метров, пришлось встать на верхнюю ступеньку, придерживаясь ладонями за стену, сырую и пронзительно холодную.
Роста не хватало, и он поднял руку, дотягиваясь до стекла. Теплого и почему-то шершавого на ощупь, а еще без каких-нибудь соединений, стыков, перемычек, или как он там устроен, этот витраж?
Запрокинул голову.
Никакой это был не витраж. Внешняя металлическая конструкция, ажурная и причудливая, просвечивала сквозь монолитный кусок стекла. Не очень-то ровно обрезанный по краям и грубо раскрашенный по мотивам прежнего рисунка. Краска бугрилась на стекле, вылезала за линии, повторяя сложный узор витража в самых общих чертах — но снаружи совсем неплохо смотрелось. Изнутри, если снизу, тоже: у меня ведь не возникло никаких сомнений, когда восторженный служка распространялся о школе Фаринетти. Наверняка сам и раскрашивал, способный юноша. Памятник шестнадцатого века, блин. Главное — чтобы почти как настоящее.
Черт. Самый простой выход из любого краха, самая простая компенсация любой потери. Не восстанавливать, не форматировать, не собирать по кусочкам — а просто застеклить, подкрасить и сделать вид, будто так и было. Ничего не взрывалось, не рушилось, не билось вдребезги. Жизнь продолжается, она по-прежнему именно такова, какой и должна быть, и неважно, что вместо средневекового шедевра у нас теперь грубо раскрашенное стекло. Никто не догадается, не заметит. Главное — действовать быстро, молниеносно, не давая опомниться ни окружающим, ни себе. Быстро поднятое не считается упавшим. Даже если оно разлетелось на мелкие осколки.
А ведь у меня есть полная возможность поступить точно так же. Я съездил по делам и вернулся, найдя все на своих местах. Мой дом не ограблен и аккуратно заперт, ключ за порогом. Конечно, нет ни отопления, ни света, но с этим я как-нибудь разберусь сам, даже если весь мир в ближайшее время не разберется. Моя машина в рабочей готовности, только подключить питание и бросить работодателю сигнальный мессидж. Моей женщине можно в любой момент позвонить и назначить свидание в «Колесе», проверив заодно состояние банковского счета. И неважно, что экономика мира летит ко всем чертям, моя профессия обычно только выигрывает от кризисов.
Неважно, что в мое окно больше не видно моря. Неважно, что мой сын с восторженно распахнутыми глазами слушает человека, которому двадцать лет назад с точно таким же восторгом внимал я сам. Неважно, что вся моя свобода в который раз оказалась размалеванной фикцией, до саднящей боли похожей на этот псевдовитраж.
…Он шел тогда по улице, освещенной вечерними огнями, потому что убивать время, болтаясь по улицам, куда эффективнее, чем неподвижно сидя в номере. Периодически набирал выловленный в сети номер, ту самую якобы секретарскую мобилку. Выслушивал об отсутствии на данный момент связи. Через некоторый, подсказанный внутренним метрономом промежуток набирал снова. Других зацепок все равно не было. На запястье болталась непривычно легкая барсетка без ноутбука. Мысль о том, чтобы продолжить сетевые поиски где-нибудь в интернет-кафе, Олег отбросил с отвращением, как тухлое мясо. Да, собственно, оно было и бесполезно: реальный мир все же не целиком помещается в сеть.
Шумело веселое воскресенье, навстречу двигались толпы, и само по себе это было вполне нормально, просто я слишком долго жил отшельником, я отвык. Другое дело, что никак не получалось воспринимать их как отдельных людей.
Шел, пытаясь выхватывать из потока встречные лица. Каждый из них, наверное, как-то представлял себе оптимальную жизнь, что-то строил и выбирал, возможно, даже свободу… Нет, ничего подобного. Толпа — это толпа, единое образование с общими стремлениями, больше похожими на инстинкты. Если она и рассыпается на отдельных индивидуумов, то лишь иногда и ненадолго, как выплеснутая кружка воды в кратком полете дробится на капли. Притяжение толпы слишком велико, чтобы в конце концов с ней не слиться, — потому и невозможна нормальная жизнь в больших городах.
Но я должен был продержаться до понедельника, дождаться, когда откроется офис «Нашей свободы». Я еще видел в этом тогда какой-то смысл.
Наваждение, чей механизм автоматически запустился с момента пропажи ноутбука, постепенно расползалось, нагоняло туману, выталкивало из реальности. В тот раз Олег набрал номер машинально, не отдавая себе отчета даже в самом факте мобилки у виска, не говоря уже о длинных, слегка дребезжащих гудках.
И в этот момент он увидел ее. Маленькая девушка в беретике и круглых очках шла по другой стороне проспекта, по случаю выходных перекрытого для транспорта. Шла рядом с мужчиной намного выше нее, разговаривала с ним на ходу, повернув и запрокинув голову.