H2o
Шрифт:
Автомобили ползли сплошными потоками в обоих направлениях, словно две встречные реки, готовых взяться льдом. Анна с трудом встроилась во второй ряд, где скорость была вроде бы немного выше. Вглядываясь вперед, она никак не могла понять: то ли это перспектива скрадывает движение, то ли там, впереди, и в самом деле уже образовалась глухая пробка. Главное — прорваться мимо города, дальше на шоссе должно быть посвободнее. Если, конечно, нигде не перекрыли дорогу.
Она напряженно всматривалась в окна встречных машин — они двигались достаточно медленно, чтобы успеть увидеть водителя. А если Олаф не сумеет добраться домой? Кто ж знал, что простое перемещение на несколько километров не только в разы вздорожало, но и превратилось в почти неразрешимую проблему? Получается, мы так и оставили детей одних… ну, все равно что одних. И уже не сможем вернуться.
Несколько раз Анна протягивала руку к мобильному, но в последний момент останавливало что-то мерзкое и липкое, как гнилая слизь, и несокрушимое, как стена. Нет. Звонить нашему уже бывшему мужу мы не будем. Больше никогда в жизни. Но если б хотя бы знать, на какой он машине…
Надо сориентироваться, сколько еще осталось до города. Она посмотрела в противоположную сторону — узкие, ненастоящие фрагменты заснеженного леса за гладкими спинами замедленных, как в рапиде, автомобилей первого ряда — а когда повернула голову назад, уловила тень, отпечаток, воспоминание четкого профиля, полузнакомого без бороды. Кажется, увидела даже белый крест пластыря на щеке… да нет, таких деталей мы не успели бы заметить, да и пластыри ему, скорее всего, уже сняли. А может, кто-нибудь отдаленно похожий или непохожий даже, просто мы пытаемся найти моральное оправдание своему безумству, очистить его от оттенка предательства. Ну что ж, хотя бы так. Позволить себе маленькое, шаткое облегчение.
Последние десять минут в первом ряду, почти окно в окно с ней, двигался здоровенный джип с толстым дядькой за рулем: сбоку было хорошо видно, как дрожат желеобразно два его подбородка над воротом свитера. А ведь это значит, что скорость сравнялась, подумала Анна. И не в нашу пользу.
Опустила стекло:
— Вы не знаете, далеко ли до города?
Толстяк не расслышал:
— Чего?
— До го-ро-да! — проскандировала Анна, перекрикивая шум сотен моторов. — Сколько?!
Водитель что-то крикнул, теперь уже она не расслышала. А потом джип с толстяком медленно проплыл мимо, и теперь напротив была кабина огромного грузовика, собственно, и не кабина даже, а низ дверцы и громадные сдвоенные колеса. Не исключено, одного из тех, что трудились недавно на ударной стройке Виктора.
Интересно, где сейчас он сам. Появится ли он здесь в «час икс», когда начнут выдавать продукцию его комбинаты? Или будет дожидаться вестей о своей победе там, дома, в стране, которая однажды уже прогремела на весь мир так, что мир не мог оправиться от этого добрый десяток лет. А теперь вот у нее появился шанс стать самой богатой и влиятельной, а значит, и самой свободной из всех стран, имеющихся на карте обоих полушарий. Впрочем, на страну Виктору наплевать. Для него свобода — понятие, касающееся только его лично. Его одного.
И для Олега — тоже.
Они похожи, да. У них много общего. У них общее практически все, кроме противоположных знаков. Столкнувшись в упор, они неминуемо должны обнулиться; по крайней мере, наши давние, выразимся помягче, партнеры надеются именно на это.
Смешно. Вернее, красиво и даже где-то убедительно на уровне абстрактных выкладок и фраз. Но никакого реального противодействия Олег оказать Виктору не может, неужели непонятно, неужели нужно объяснять? У них несопоставимые ресурсы, это же очевидно. Один всю жизнь работал над накоплением критической массы — денег, людей, информации, идеологии, креатива — для того, чтобы в один прекрасный момент прорваться, выйти на тот недосягаемый для других уровень, на котором для него начинается свобода. А второму достаточно только ее одной. Свободы в чистом виде, защищенной от любый влияний и посягательств извне, в той степени, в какой он сам способен обеспечить ей защиту. Но он не сумел даже этого. По большому счету, он не может сейчас ничего, как и любой из бессмысленных четырехколесных муравьев на этой дороге. Так зачем же, спрашивается, какого черта?!
Кажется, поток машин на шоссе потек чуть быстрее. Анна прибавила скорости; такая езда в напряжении, в постоянной готовности затормозить, изматывала сильнее любой гонки. Крайний ряд по-прежнему обгонял, уже прокатился далеко вперед грузовик с длинной фурой, и легковые автомобили плавно проплывали мимо. Надо было остаться там: и быстрее, и хоть какой-то простор для маневра. В просвете между чьими-то почти целующимися бамперами Анна увидела уже не лапы леса, а пологую чашу, усыпанную коробками разного калибра, и даже на мгновение — серую полоску моря вдали. Город.
Уже легче. Дальше еще километров пятнадцать в объезд санатория — и будет поворот на поселок. Олег. Хоть бы он тоже не сорвался куда-то, захваченный всеобщим безумием. Нет, не должен. Для этого он слишком автономный, самодостаточный. Свободный.
Правда, по тому двухминутному разговору (основной целью которого было скрыть сам его факт) мы даже до конца не поняли, вернулся ли Олег сюда, в поселок, домой. Логично было бы перезвонить, советовали мы недавно одному рыжеволосому банковскому работнику. Но звонить мы не будем. Хотя бы потому, что наш, да и его тоже, телефон наверняка прослушивается — причем, разумеется, прослушивался и тогда, когда мы дилетантски играли в конспирацию. И к тому же…
Не будем, и все.
А просто появимся на пороге и постучим в дверь. Никаких пояснений или оправданий. Вообще никаких слов. Ты сам видишь, как обрушивается все вокруг, начиная с самого хрупкого — твоей свободы, такой личной, индивидуальной, на одного. Но, смотри, к тебе пришла женщина, которая любила тебя всю жизнь. Которая все о тебе знает, говорит с тобой на одном языке. Вместе мы сможем все, Олег. Под другими именами, в другие времена — все-таки сделаем то, чего не смогли тогда, в юности, когда были слабее и уязвимее, потому что знали гораздо меньше о жизни, о любви, друг о друге, о свободе.
Усмехнулась. Вот именно: эскапада в духе лыжной барышни Дагмар, она тоже, помнится, отказывалась заранее звонить. Ты не звал, а мы явились, ах, какой сюрприз, до сих пор у тебя было маловато проблем, но мы готовы щедро поделиться своими. Сделай что-нибудь, ты же мужчина! — останови, к примеру, мировой кризис, вызови на поединок человека, претендующего, и не без оснований, на высшую власть и свободу — твою свободу, между прочим. Если ты надеялся сидеть сложа руки, прощайся с надеждой: теперь есть кому давить на твою гордость и мужество, бросать перчатку с тонкими пальцами на арену со львами. А какую мы можем предоставить награду — отдельный вопрос. Пожалуй, куда более потрепанную, чем она, твоя ныне безработная рыбка из банковского аквариума. Что ж, у тебя по крайней мере тут есть выбор.
Самое забавное будет, если Дагмар тоже явится, ей не впервой, к нему под порог. Да нет, вряд ли: она же не на колесах и даже лыжи свои так и не сумела найти. В таком случае, мы вне конкуренции, поздравляем.
Момент истины, «час икс» — для нас не в меньшей степени, чем для Виктора. Торжество нашей собственной свободы. Свободы не властвовать над миром и не распоряжаться своей жизнью, а всего лишь выбрать себе мужчину. Выбрать и взять — самой, а не под влиянием случая, стечения обстоятельств, плетения жизненной цепи. Когда-то нам казалось, будто в это понятие входит что-то другое, что-то еще. Мы ошибались. Понадобилось без малого два десятка лет, чтобы определить и признать свою ошибку. Лучше сейчас, чем никогда.