H2o
Шрифт:
ГЛАВА VI
Звонил Олаф:
— Я скоро приеду. Не волнуйтесь, никуда не выходите. Очень скоро.
— Как ты приедешь? — зачем-то спросила она. — На чем?
— Я взял машину.
— Дорого?
— Дорого. Но будет еще дороже. А я должен быть в своем доме.
Он отключился, и Анна опустила телефон. Мобильная связь еще была; но уже не было ни стационарного телефона, ни сети, ни радио. Скоро вообще ничего не останется, кроме запаса консервов, свечей и дров, монолитной стены комбината за окном да мужчины в доме, который вот-вот приедет и примет на себя все тяжести
Только видеть его, говорить с ним, находиться рядом — так же невозможно, как все вернуть и исправить.
Он приедет, суровый северянин, наконец-то поставленный в правильные условия для мужчины: когда нужно чему-то противостоять, понятному и конкретному, что-то взваливать на плечи, укреплять свой дом навстречу затяжной зиме. Он не знает, что мы знаем; а впрочем, тут и знать-то не о чем, мимолетная мелочь, сущий эпизод — в сравнении со всем этим. Встретить его, ни о чем не вспоминая и не напоминая: у нас есть общие дела поважнее. Ободряюще улыбнуться и встать рядом плечом к плечу. Мудрая женщина на нашем месте именно так бы и поступила.
Никогда у нас не было достаточно мудрости. Только ледяная дрожь вдоль спины: нет. Невозможно. Невыносимо.
Так тихо. Интересно, чем заняты наши бандиты, что уже с четверть часа не слышно ни звука. Где они — в детской или в гостиной, возле камина? Впрочем, неважно. Какой смысл разыскивать их по всему дому, заявиться с ревизией, вмешаться в игру, запущенную без нашего участия, сорвать, застопорить, навредить?.. А что касается традиционных родительских страхов из оперы «не подожгли бы дом» — так ведь с мальчиками госпожа Йенс, и Олаф, конечно, оплатит ее услуги со всеми надбавками по курсу неизбежной инфляции. Микроэкономика его собственного дома — последнее, что рухнет в этом мире.
Тихо и уже ощутимо холодно. Анна прошла в прихожую, набросила на плечи меховую безрукавку. Закрыла стенной шкаф и обернулась: коридор уходил вперед, в бесконечность, в зазеркалье, откуда смотрела маленькая, затерянная в иллюзорной дали женщина, которая могла быть кем угодно, но не хозяйкой этого дома. Стены коридора сходились в перспективе за ее спиной, будто примеряясь схлопнуться, раздавить. Еще немного, и мы запустим туда чем-нибудь, разобьем в мелкие осколки чужое, неизвестно откуда взявшееся зеркало.
Свернула вбок, взялась за ручку входной двери и, впуская в холодный дом еще немного мороза, вышла на крыльцо.
На снегу перед домом виднелись узорчатые следы от шин. Много, полно работы для следопыта. Уже смазанные, осыпавшиеся колеи от громадных колес грузовиков и экскаваторов, сделавших свое строительное дело. Странный, ни на что не похожий орнамент покрышек черной машины Химика. А поверх них самые свежие: тут разворачивался, уезжая, службист на казенной тачке. У этих в любой кризис достаточно топлива, чтобы съездить на доверительную беседу к давнему, но не слишком надежному агенту. «Вас просили позвонить».
Догадался ли он, что это звонил Олег? Ничего не было сказано вслух, но ведь они перманентно ведут двойные-тройные игры. Даже если допустить, что наш мобильный до сих пор не прослушивается — все равно не может быть, чтобы профессионала убедила наша наивная хитрость с экзальтированной болтовней и обращением в женском роде, годящаяся разве что для серийного обмана рогатого мужа… Бррр, холодно. Не надо об этом.
Но мы обязаны его предупредить.
Мысль, возникшая только что, в моменте, чувствовала себя в сознании органично и естественно, словно гнездилась там уже давно, всегда. Очень просто. Машина Олафа в гараже, в ней наверняка достаточно горючего, он запасливый, наш северянин, он никогда не оставил бы автомобиль с пустым баком. По идее, должно хватить съездить туда и обратно…
…или только туда.
По обстоятельствам, думала Анна, выстукивая не глядя код замка: никогда у нас не было памяти на цифры, и единственный способ правильно набрать код — довериться механической памяти пальцев, влажные подушечки которых чуть прихватывает на морозном металле. Щелк. Ничего нельзя продумать заранее сейчас, когда летит в преисподнюю уже не только наша жизнь, но и весь мир целиком. Нас не окажется дома, когда вернется Олаф, и это ценно само по себе. Может, потом будет легче. А может, и не будет никакого «потом».
Вошла в гараж. Автомобиль Олафа, экономичный, на недорогой альтернативе, казался совсем маленьким в просторном строении; эта машина всегда производила впечатление недостаточной для такого огромного мужчины. Зато потребляет вдвое меньше топлива, чем какой-нибудь понтовый внедорожник, со сдержанной гордостью пояснял наш муж, и он был прав. На самое главное должно хватить.
Села, запустила двигатель. Порядок.
— Мам, ты куда?
Она вздрогнула всем телом, словно застигнутая при попытке к бегству первым выстрелом в воздух. А ведь так оно и есть. Бегство. Из собственного дома. От собственных детей.
Иган стоял в проеме выезда из гаража, в одном свитере, без шапки — куда она смотрит, наша дорогостоящая госпожа Йенс?! — смотрел спокойно, разве что с легким любопытством. Мало ли куда собралась его мама, ее все время где-то носит, и такое положение дел всех устраивает. Сыновья давно не скучают без нас. Наше отсутствие — дополнительный взнос в копилку их свободы.
Не останавливать мотор. Не открывать дверцу. Только чуть-чуть приспустить стекло:
— Иган, сейчас вернется отец, скажешь ему, что я могу задержаться. И марш домой, чего ты выскочил раздетый?
— Ага, — он шмыгнул носом. — А куда ты?
— Есть одно дело. Не стой на морозе!
Сын кивнул, попятился на несколько шагов, развернулся и побежал в дом. Последнее, что он запомнит о матери — как она орала на него по мелочам. А с Недом вообще не попрощалась, даже и так… стоп. Кто сказал, что мы не собираемся возвращаться?
Никто не сказал. Сейчас никто ничего не знает точно.
Никто и нигде. Во всем рушащемся мире.
Анна ни разу не видела столько машин одновременно на этом шоссе. Она и не думала, что во всем городе и близлежащих поселках — по нынешним временам, когда автомобиль еще не перестал считаться предметом роскоши — найдется столько средств передвижения на колесах. Но, оказывается, они были, и все их владельцы посрывались с мест, влекомые каким-то общим безумием. Все куда-то ехали. Туда, где могло быть лучше, или туда, где не могли без них обойтись. Все равно куда: просто потому что движение как таковое творит иллюзию действия и перемен. Даже если любое действие априори бессмысленно, а перемены возможны только к худшему.