H2o
Шрифт:
— Вы хоть в курсе того, что происходит? — отрывисто спросил он.
— Где?
— Перестаньте. Я говорю о «Вспышке звезды». Боюсь, вам будет неприятно узнать, что эта «вспышка», скорее всего, затянется. Как и ваш ремонт: помните, я предупреждал в нашу последнюю встречу?
— Советуете по-быстрому подключиться к какой-нибудь термоядерной подстанции?
— Я не для того приехал, чтобы давать вам советы.
Ну так и говори поскорее, чего ради ты приехал. Анна вопросительно молчала, глядя на него в упор. Незваный гость снова присел в кресло, развернувшись в профиль к окну; в утреннем сером свете он выглядел, прямо сказать, неважно. Помятый, мешки под глазами, да и в голосе, запоздало заметила она, что-то не слышно неторопливой стародикторской вальяжности. Теряете форму, господа органы. Пожалуй, пора бы вас ампутировать — безболезненно и навсегда.
— Все очень плохо, Анна, — скороговоркой сказал службист. — По сравнению с тем, что сейчас начнется, девятнадцатый год… вы ведь помните девятнадцатый год? Не буду проводить грубых параллелей, но сегодня на наших глазах разверзается глубочайший кризис. И мы вместе с вами могли б хотя бы попытаться его остановить.
До чего же они, как бы это помягче выразиться… консервативны. Один в один — те же самые слова. Те же
— За подготовкой акции «Термоядера» наши люди наблюдали давно, — продолжал он. — Естественно, такие вещи не делаются в момент: к «часу икс» должны быть перекрыты все каналы поставок топлива, блокированы подстанции, исчерпаны ресурсы на местах и так далее. Сложный многоступенчатый расчет. Масса переговоров с первыми лицами разных альтернатив, каждое из которых оказывало сопротивление в большей или меньшей степени. Где-то подкуп, чаще откровенное давление и удары по болевым точкам. Но я не об этом. Когда мы отслеживали «термоядерную» схему, выяснилось наиболее любопытное, — он закашлялся и полез в карман. — Вы позволите закурить?
— Нет, — отрезала Анна. — Вентиляция не работает, а у меня дети. Дальше.
Все-таки именно так: это они работают на нас. Вот, примчался прямо домой и делает доклад. А мы можем выслушать или недослушать — на свое усмотрение. И сделать из услышанного собственные выводы.
— Выяснилось следующее, — службист сглотнул, страдая без курева. — В переговорах с альтернативщиками термоядеры шли буквально по горячим следам. Чуть раньше с каждым из субъектов этого рынка проводил аналогичную беседу…
Планировалась наверное, эффектная пауза.
— Виктор Винниченко, — устало уронила Анна. — Что вы еще узнали?
Он умолк, словно с разгону въехал по накатанным рельсам в улавливающий тупик. Снова сглотнул, судорожно двинув кадыком над дорогим, но небрежно завязанным галстуком. И наконец выговорил заранее заготовленное, напрочь утратившее убойную силу и смысл:
— Виктор Винниченко. Вам что-нибудь говорит это имя?
— Говорит, — без выражения отозвалась она.
Службист порывисто подскочил, зашагал туда-сюда по кабинету. Хоть согреется, усмехнулась Анна. Поежилась, обхватила руками плечи. Спрятаться бы под одеяло, завернуться бы в плед, желательно с головой. Не видеть, не слышать, не вникать, не осмысливать…
— Мы, конечно, присмотрелись к нему пристальнее. Собственно, он постоянно находился под наблюдением, как и все фигуранты… вашего общего дела. Но любой многолетний надзор рано или поздно становится чисто формальным, увы. Кто он такой, этот Винниченко? Рядовой политик не самой влиятельной в мире страны. «Наша свобода», салатовые галстуки. У него даже бизнеса серьезного не было, одна депутатская зарплата. Плюс деньги жены, конечно: Инна Глебчук-Винниченко, наследница крупной теневой империи. Все очевидно и малоинтересно…
Остановился у окна, бросил быстрый взгляд в сторону новостройки:
— На тот момент, когда мы взялись отслеживать все линии его нынешнего проекта, было уже поздно. Так запущено, что уже не остановить. И на первый взгляд абсолютно самоубийственно. Когда устоявшийся, устраивающий всех баланс на рынке пытается подорвать изнутри мировой энергетический концерн — это все равно бессмысленно с экономической точки зрения, но тут можно хотя бы предположить существование каких-то скрытых резервов. Но если подобное планирует один человек… Не укладывается в голове.
— В ваших головах оно и не уложится.
Повернулся, сузил глаза — едва заметно против света:
— Я знаю, что вы имеете в виду, Анна. Самое время порассуждать о свободе. Вас просили позвонить. Олегу Стеблову. Позвать его сюда. Почему вы этого не сделали?
Анна тоже встала. Просто чтобы не смотреть снизу вверх. Чтобы в упор, глаза в глаза:
— Какого черта вы привязались именно к нему? «Термоядер» расшатывает мировую экономику, рушит ее, ввергает в кризис — и ваша контора не смеет пикнуть: не та компетенция, не тот уровень. Виктора Винниченко вы недооценили, упустили, слили позорно, и он еще даст осознать в полной мере, какие вы слабаки против него, какие все против него слабаки. А тут человек хочет просто жить. Спокойно, самостоятельно распоряжаться собственной жизнью — не страны, не мира, только своей! Такая вот свобода. Почему она вас настолько раздражает?! Почему бы не оставить его в покое и не заняться делом?!
Перевела дыхание, негромко прочистила саднящее горло. Теперь осталось указать ему на дверь — и все. Полная ампутация, чем бы она ни грозила. Впрочем, нам уже нечем угрожать. Ничего у нас больше не отнимешь.
Службист вздохнул:
— В нашем деле разбирается каждый, как в сексе или в футболе, я давно привык. Вас просили позвонить, Анна.
И его слова материализовались в воздухе звоном, резким и не очень-то мелодичным, мы никогда не придавали мобильному столько значения, чтобы баловаться рингтонами. Не вздрогнула, почти не удивилась. Совпадений не бывает. На определитель номера можно не смотреть. И нет смысла сбрасывать звонок под пристальным взглядом службиста.
— Алло.
Голос. Не понять, далекий или близкий:
— Я так и думал, что это ты.
(за скобками)
Плакат висел прямо напротив входа, слева от зеркала. Новенький, глянцевый, его уголки загибались из-под полосок скотча, наклеенных наискосок. На плакате у нее была безукоризненная прическа, очень белые зубы и ни одного прыщика. И ярко-салатовый свитер с высокой горловиной — серый на самом деле.
— Танечка, — разулыбалась бабка на проходной. — Смотрю: та невже правда до нас? А я оце тебя как раз повисыла, так гарно. Проходь, проходь.
А в прошлый раз допытывалась, в какую мы комнату, усмехнулась Татьяна. И студенческие забрала.
Проходя к лифту, не удержалась, снова посмотрела на плакат. Правда же, красиво. И он будет это видеть каждый раз, проходя через вестибюль.
На этаже Татьяна запуталась. В обе стороны расходились крыльями одинаковые квадратные блоки, а номер комнаты она думала, что помнит, а оказалось — возможны варианты. Проще всего было бы, конечно, постучать в любую дверь и спросить, где он живет. Проще для кого угодно, только не для белозубой звезды с плаката в вестибюле.
Топталась на площадке перед лифтом, пытаясь вызвать дежа вю: последний раз они приходили сюда еще на каникулах вдвоем с Олегом и, кажется, свернули нале… направо? Кстати, насчет этажа она уже тоже засомневалась.
И тут он появился сам. Из проема разъехавшихся створок
— Привет, Краснова.
Развернулась стремительно, как в танго:
— Женя… А я как раз к тебе.
— Ага. Идем.
Мимолетно коснулся рукой ее плеча. Не останавливаясь, повернул все-таки налево и прошагал через блок уверенно и твердо, на ходу выуживая из кармана ключ. Притормозил перед дверью, подергал за ручку:
— Дурачков моих нет. Жалко, им тоже полезно. Вон, Костик уже понемногу проникается. К тебе неровно дышит, — хохотнул, проворачивая ключ.
Татьяна вошла. Сначала смотрела под ноги — мало ли на что можно наступить в общажной комнате, где живут трое парней, — потом, присев на краешек скрипучего стула, огляделась по сторонам и сразу выделила взглядом на стене среди голых баб и мотоциклов собственную фотографию: такую же, как на плакате, только маленькую, календарик. Ах да, Костик. Видимо, сосед-пятикурсник. Какая разница.
— Чайник ставить? — спросил от дверей Женька. — Или ты отдаешь и убегаешь?
— Ставь, — с вызовом сказала она.
— О'кей, — вызова он, кажется, не заметил. Вот и прекрасно.
На ближайшей кровати (Женькиной?) лежал растопыренной обложкой вверх глянцевый журнал, тот самый. Дотянулась, посмотрела: и открыт он был, разумеется, на том самом развороте. «Топ-десять свадеб нынешнего сезона». На почетном седьмом месте — «Виктор Винниченко, 23 года, самый перспективный политик нового поколения, и его очаровательная соратница Оксана». Ярко-салатовый букетик на груди похоронного костюма, взбитые сливки оборок на торте-кринолине и флер-д-оранж понятно какого цвета. Гламурненько, кто бы спорил.
Послышались шаги, и она едва успела пристроить журнал обратно.
Женька вошел, покачивая чайником, плеснул заварки по вряд ли мытым кружкам, долил кипятку и придвинул Татьяне ее порцию вместе со щербатой сахарницей без ручки. Плюхнулся на кровать, очень ненавязчиво спихнув журнальчик в щель возле стены. Допустим. Сделаем вид, что никакого журнала тут и вовсе не было, откуда взяться такому барахлу в мальчишеской комнате?
— Давай, — сказал Женька.
— Может, я сначала чай допью?
— Да ну тебя, Краснова. Пока ты будешь допивать, я уже просмотрю по диагонали. Может, у меня вопросы возникнут.
— Хорошо, — нагнулась за сумкой. Глянула параллельно полу: журнальный глянец сиротливо поблескивал под кроватью в породистой бородатой пыли.
Выпрямилась и положила на стол пухлый файл:
— Вот. Смотри.
Женька промычал «угу» и стащил файл с пачки распечаток, словно кожу змеи. Он смотрел в бумаги, а Татьяна смотрела на него. Как изменился. Но он переживет, выдержит. Свободный человек способен выдержать все, потому что он умеет понимать. Он поймет и примет выбор других свободных людей, даже если они уничтожают его счастье. Вот только это умение никак не уменьшает боль.
— А чего ты их сама принесла? Некого было послать, что ли?
Сморгнула, боясь быть застигнутой на взгляде в упор. Конспиративно уставилась в кружку:
— Ничего, корона не упадет. Ты же сам сказал, вдруг будут вопросы.
— Да нет, вроде все понятно, — его пальцы с нестриженными заусеницами перебирали распечатки. — Передай Виктору… ладно, я ему сам скажу при встрече. Все здорово, только, по-моему, надо хотя бы на оперотряд закупить нормальные стволы. Пневматика, резина — это несерьезно… Что с тобой, Танька?
Протянула руку через стол:
— Дай посмотреть.
Женька пожал плечами:
— Чего ты там не видела?
Ничего она не видела. Потому что дура. За все сорок минут дороги так и не догадалась заглянуть в файл, думая, мягко говоря, о другом. А когда Виктор, не без удивления передавая ей бумаги — «правда сама поедешь в общагу?» — сообщил, что назначил Женьку, слишком юного, чтобы идти по спискам, старшим полевым командиром, пропустила мимо ушей. Решила, будто это такой прикол; слабовато для настоящей моральной компенсации.
Рука так и лежала на столе ладонью вверх, словно мертвое насекомое. Совсем рядом барабанили по разлинованной распечатке то ли плана, то ли сметы Женькины пальцы. А затем его угловатая кисть решительно сгребла бумаги в стопку:
— У Виктора же они в компе есть? Пускай он тебе и покажет.
Татьяна не стала настаивать. Убрала руку.
— Женя…
— Ась?
— По-моему, тут что-то не то, тебе не кажется? Полевые командиры, оперотряды, стволы… Зачем?
Он попробовал всунуть распечатки обратно в файл, куда они категорически не влезали, тогда забрал со стола и бросил на кровать, на место, освобожденное журналом с «Топом свадеб». А сам, отпрыгнув подальше к стене, закачался на панцирной сетке:
— Ты чего-то недопонимаешь, Краснова. Игрушки кончились. Мы ввязались в драку по-взрослому, и на нас больше не станут смотреть снисходительно, сквозь пальцы. Настоящую свободу надо уметь отстоять. Если надо, с оружием, да, а что? До этого, конечно, не дойдет, но мы должны быть готовы. Просто чтоб они знали.
— Кто?
Женька очертил в воздухе круг:
— Все!
Он раскачивался все сильнее, и сетка ритмично поскрипывала, как если б… Перестать, сосредоточиться, подумать! Виктор ничего ей не сказал, он знал, она будет против, и знал, что она в конце концов окажется права. Нельзя. Ни в коем случае нельзя создавать никаких вооруженных формирований, ничего даже отдаленно похожего на них, потому что…
«Нужен толчок. Дестабилизирующий фактор, с которого начнутся кризис и хаос, необходимые для беспрепятственного дележа».
Конечно, это не была идея Виктора, он давно ничего не придумывает и не решает сам. Но именно он поручил ее реализацию — Женьке. Которому только-только исполнилось восемнадцать. Который поверил ему, поскольку должен был непременно, срочно хоть в чем-нибудь ему поверить, доказывая самому себе: еще не все потеряно, мало ли что может случиться между людьми, это не отменяет общего и главного — нашей свободы…
Бедный Женька. И он все равно не поймет.
— Я поговорю с Виктором, — жестко отчеканила Татьяна. — А если не поможет… я еще кое с кем поговорю.
Ее сумка стояла внизу, прислонившись к ножке шаткого стула. В сумке, во внутреннем кармашке, застегнутом на молнию, лежит бумажник. А там, в боковом отделении — словно смерть Кащея в яйце — засунута под пластик визитка. С телефоном, по которому в крайнем случае все-таки придется позвонить. Самой использовать чьи-то ресурсы и силы, пока кто-то другой цинично и подло не использовал наши.
Скрипнула дверь, и Женька перестал качаться на кровати.
— Ой, Жень, а я хотела у Толяна конспект попросить, — щебетнула из щели девичья голова. — Ничего, я потом зайду.
Створка захлопнулась, и тут же из-за нее донеслось возбужденное:
— Я тебе говорила, точно она!!!