Халиф на час
Шрифт:
И халиф засмеялся, услышав его слова, и сказал ему: «Знай, о Абу-ль-Хасан, что у меня есть такая привычка: время от времени я переряжаюсь и хожу, особенно по ночам, чтобы поглядеть, как идут дела в Багдаде и что там устраивают старшины кварталов, а в первый день каждого месяца я выхожу за город поглядеть, как живут обитатели пригородов. В. тот день, когда ты мне повстречался у ворот, я прогуливался за городом, и ты пригласил меня к себе поужинать и переночевать в твоем доме, и когда мы поужинали, я спросил тебя, чего бы ты хотел и желал, и ты сказал, что тебе хотелось бы стать халифом на один день, не больше, чтобы отомстить имаму и четырем старым сторожам квартала. Я счел справедливой причину, ради которой ты хотел стать халифом, и решил позабавиться и даровать тебе то, что ты просил, а по велению судьбы у меня в это время оказался при себе бандж, и я положил его тебе в чашу, и ты выпил его и заснул. И я приказал своему рабу Масруру тебя нести, и он принес тебя сюда. А когда ты провел день, будучи халифом, и отомстил своим врагам, невольница дала тебе чашу с банджем, и ты заснул, и мой раб отнес тебя обратно, и я наказал ему оставить твою дверь открытой. Когда же я прошел мимо тебя второй раз и поздоровался с тобой, и ты рассказал мне, что с тобой случилось, я огорчился, увидев у тебя на теле следы ударов, и решил воздать тебе благом, чтобы ты забыл о постигших тебя мучениях. Проси же теперь, о Абу-ль-Хасан, всего, чего ты только желаешь». — «О повелитель правоверных, — молвил Абу-ль-Хасан, — клянусь твоей милостью, мои страдания и все, что со мной случилось, как они ни невыносимы, теперь изгладились из моей памяти, раз я знаю, что наш владыка, повелитель правоверных, сделал все это, чтобы надо мной посмеяться и чтобы расправилась его грудь. А в отношении даров и разрешения просить всего, чего пожелаю, то у меня нет сомнения,
Потом он приказал отвести для Абу-ль-Хасана помещение во дворце, сплошь устланное бархатом и расшитым атласом, украшенное с пышностью, какой не найти нигде, кроме халифских дворцов, а что же касается денег на расходы, то халиф сказал ему так: «О Абу-ль-Хасан, мне нужно назначить тебе жалованье, но я не хочу, чтобы выдавал его тебе казначей. Нет, я сам буду его тебе выдавать из своих рук, как отец дает сыну». И Абу-ль-Хасан облобызал землю и пожелал халифу долгой жизни и вечной славы. Потом халиф встал и пошел в диван, а что касается Абу-ль-Хасана, то он воспользовался минутой и пошел к своей родительнице. Он рассказал ей обо всем, что с ним случилось, и объяснил, что это был не сон, не сновидение и не сатана, а все это было на самом деле. И собрались у него соседи, и он рассказал им, как было дело, добавив, что халиф рассказал ему обо всем, что устроил с ним, и в заключение сказал: «Видите, мои слова — правда, а вы сделали из меня бесноватого и так меня мучили. Вы совершили надо мной великий грех». И распространился среди людей рассказ об Абу-ль-Хасане и о том, как он стал халифом, как халиф оказал ему милость, и сыграл с ним шутку, и посадил его на престол халифа, и Абу-ль-Хасан все рассказал им и сообщил, что халиф, в довершение всего, оказал ему благодеяние, и поселил его у себя во дворце, и сделал своим собутыльником, и дал ему власть над всеми, кто входит во дворец и выходит, поставив его выше других.
Потом Абу-ль-Хасан возвратился во дворец и стал жить подле халифа, и халиф полюбил его великой любовью, ибо Абу-ль-Хасан был весельчак и остряк и мог рассмешить даже скалу. И с каждым днем увеличивалась любовь к нему и приязнь, особенно со стороны халифа, который от великой привязанности стал брать его с собой на все собрания; даже когда он находился у Ситт Зубейды, дочери своего дяди, он посылал за Абу-ль-Хасаном, чтобы тот сидел с ним. А халиф рассказал Ситт Зубейде обо всем, что произошло с Абу-ль-Хасаном и случилось с ним: как тот стал халифом, а потом попал в бесноватые и претерпел в больнице великие мучения, и когда Ситт Зубейда услышала, что произошло с Абу-ль-Хасаном, она много смеялась. И каждый раз, как халиф отправлялся к Ситт Зубейде, он брал Абу-ль-Хасана с собой.
И в один из дней Ситт Зубейда — а она очень любила Абу-ль-Хасана, как и халиф, — сказала халифу: «О повелитель правоверных, ты, видно, не смотришь на Абу-ль-Хасана. Каждый раз, как он ко мне входит, он не спускает глаз с моей невольницы Наджмат ас-Субх. Я думаю, он отдал ей свое сердце и хочет на ней жениться». — «Возможно, что ты недалека от истины в том, что говоришь, — молвил халиф, — и он в своем праве, так как я обещал отдать за него эту девушку или одну из тех, что ему понравились, когда он увидел их в вечер своего халифства. Когда я его спрашивал, будучи у него в гостях, после того как он был халифом и видел всех моих невольниц, он мне сказал: «Я хотел бы, чтобы была мне женой одна из девушек, которых я видел во сне и которые мне понравились, когда я грезил и видел себя халифом». И я обещал ему ту из них, что придется ему по сердцу, и обязательно должен исполнить обещание и отвести его к девушке, которую он хочет и которая ему нравится. Но ты оказала мне великое благо и напомнила, что его надо женить. Не знаю, как я забыл это дело, ведь я прежде всего должен был его женить. Однако теперь, когда я понял, что его любовь — Наджмат ас-Субх, я женю его на этой девушке. Но нам следует посмотреть, что у него на сердце и есть ли у нее влечение к нему. Ведь оба они, слава Аллаху, живут недалеко от нас». А эта беседа халифа с Ситт Зубейдой происходила в присутствии Абу-ль-Хасана, который сидел и слушал весь разговор. И когда халиф кончил говорить с Ситт Зубейдой, Абу-ль-Хасан поднялся, отвесил им поклон, поцеловал перед ними землю и поблагодарил их за милость. Он восхвалил халифа, и произнес хвалу Ситт Зубейде за ее приязнь к нему, и молвил: «Раз уже повелитель правоверных оказал мне милость и Ситт Зубейда уступает мне свою невольницу Наджмат ас-Субх, то я скажу, что люблю ее всем сердцем и жажду, чтобы она стала мне женой, но я не знаю, есть у нее ко мне влечение или нет».
И когда Абу-ль-Хасан кончил говорить и высказал халифу и Ситт Зубейде свое желание жениться на Наджмат ас-Субх, они послали за девушкой и спросили ее, угоден ей Абу-ль-Хасан или нет. И девушка не дала им ответа, а только улыбнулась и засмеялась, и лицо ее так зарделось от смущения, что стало алым, как кровь, и халиф с Ситт Зубейдой поняли, что Абу-ль-Хасан ей угоден. Тогда халиф велел готовиться к свадьбе, и так и сделали, и состоялись во дворце свадьба и великолепное торжество. Ситт Зубейда с избытком одарила Наджмат ас-Субх и пожаловала ей много золота и драгоценностей из уважения к халифу, который так любил Абу-ль-Хасана, и халиф тоже подарил и пожаловал Абу-ль-Хасану много драгоценностей и денег выше всякого описания, — из уважения к Ситт Зубейде, которая так любила Наджмат ас-Субх, свою невольницу. И служанки собрались, и взяли Наджмат ас-Субх, и обрядили ее, и украсили, и отвели в покои Абу-ль-Хасана в пышном шествии с пением, музыкой и плясками, под звуки инструментов, со всеми прочими забавами и увеселениями. Свадьбу Абу-ль-Хасана играли в течение месяца, и халиф с Ситт Зубейдой каждый день одаряли их чем-нибудь новым, а потом Абу-ль-Хасан вошел к Наджмат ас-Субх и взял ее девственность, и она тоже полюбила его и была ему рада. И они зажили вместе приятнейшей жизнью, веселые и довольные, и невольницы прислуживали им, и им приносили из покоев халифа тончайшие кушанья и самые сладкие напитки. И не было у них недостатка ни в чем — ни в увеселениях, ни в развлечениях, и Наджмат ас-Субх, поужинав со своим мужем Абу-ль-Хасаном, брала лютню, и пела, и веселилась, и Абу-ль-Хасан тоже веселился, и оба они едва не улетали от радости, глядя друг на друга, так сильно они любили один другого.
И так они прожили некоторое время, производя большие расходы, не думая о последствиях и тратя без счета, пока не кончились все их деньги. И вот в один из дней явился к ним ювелир и потребовал плату за драгоценности, которые Наджмат ас-Субх у него купила в день своей свадьбы, и они опустили руку в копилку с деньгами, и оказалось, что там осталось только немного — как раз столько, чтобы отдать ювелиру его деньги. Они заплатили ювелиру сколько следовало, и остались сидеть с пустыми руками, без единого гроша, и огорчились, и опечалились из-за этого случая, и положение их могло вызвать только жалость. Тут Абу-ль-Хасан вспомнил, что халиф говорил ему: «Я буду давать тебе на расходы из своих рук», — и счел было правильным пойти к нему попросить, но потом обратился к своему разуму и сказал себе: «Может быть, халиф вспомнит, как много он дал мне денег, и ему станет тяжко из-за моего великого мотовства». А при их бракосочетании и после него халиф с Ситт Зубейдой дали им много денег, но они, по великой расточительности, спустили эти деньги в самое короткое время, так что Абу-ль-Хасан побоялся и постыдился пойти к халифу и попросить его, и Наджмат ас-Субх тоже было стыдно просить чего-нибудь у своей госпожи Ситт Зубейды. И Абу-ль-Хасан сказал Наджмат ас-Субх: «О Звездочка, я не могу просить денег у халифа, и ты тоже не можешь просить у Ситт Зубейды. Правда, Звездочка, халиф говорил мне: «Приходи каждый раз, как тебе понадобятся деньги, и не проси у казначея, а проси у меня», — но мне стыдно, и я боюсь, как бы он не подумал: «За короткое время я дал ему много денег, и он уже успел их истратить». — «И мне тоже пришла та же самая мысль, я боюсь, что если я пойду к Ситт Зубейде, она скажет: «Ты уже успела истратить все деньги, которые я тебе дала», — и у меня, любимый, такие же опасения, как у тебя», — ответила Наджмат ас-Субх, и Абу-ль-Хасан молвил: «Раз нам трудно обратиться к ним с просьбой и мы боимся, что нас спросят: «Куда вы девали деньги, которые мы вам дали?» — то я придумал хорошую хитрость, забавную шутку, которая поможет нам добыть у них денег без стыда и смущения. Но дело это должно исходить от меня и от тебя, и необходимо, чтобы ты мне помогла». — «Я к твоим услугам, о Абу-ль-Хасан, упаси боже, чтобы я тебя в чем-нибудь ослушалась,
Потом Абу-ль-Хасан растянулся посреди комнаты и прикинулся мертвым, а Наджмат ас-Субх закутала его в одеяло и сделала так, как он ее научил: спустила тюрбан ему на глаза и повернула его лицом к кыбле. Потом она надела одежды печали, распустила волосы, разорвала на себе платье и принялась плакать и стонать. Она отправилась в таком виде к своей госпоже Ситт Зубейде, рыдая и хлопая себя по щекам, и когда она вошла и Ситт Зубейда увидела, в каком она состоянии, та оторопела, и у нее помутилось в голове, и она воскликнула: «О горе, о Наджмат ас-Субх! Что случилось и что с тобой творится? Расскажи мне!» — «Ах, увы, горе мне, госпожа! — закричала Наджмат ас-Субх. — Ах, Абу-ль-Хасан, мой любимый… Только что я на тебя радовалась, а ты умер и оставил меня, горемычную! Как же это ты умер, когда ты только что радовался на меня…» — и Наджмат ас-Субх принялась рыдать и плакать, хлопая себя по щекам и повторяя перед Ситт Зубейдой подобные слова, и когда Ситт Зубейда услышала такие речи, то поняла, что Абу-ль-Хасан умер. И она опечалилась великой печалью и стала плакать по Абу-ль-Хасану, так как очень его любила: во-первых, из любви к своей служанке Наджмат ас-Субх, и, во-вторых, из-за любви к нему халифа. Потом Ситт Зубейда принялась утешать Наджмат ас-Субх и сказала: «О дочка, что пользы плакать? Кто умер, тот уже не вернется! Клянусь Аллахом, тяжко мне потерять Абу-ль-Хасана. Он, бедный, не успел на тебя нарадоваться, и ты не успела нарадоваться на него. А какой это был хороший человек — простодушный, забавник, весельчак, остряк! И особенно я печалюсь о нем из-за тебя: ты, бедняжка, тоже не успела с ним насладиться — ведь свадьбу вашу как будто только вчера сыграли. Но так было суждено и записано, о дочка, и от этого не спасешься, и тут не схитришь. Будет же тебе плакать!» — и потом Ситт Зубейда приказала своей казначейше выдать Наджмат ас-Субх тысячу золотых на расходы по погребению Абу-ль-Хасана и на устройство похоронных торжеств и дала ей отрез шелковой материи, чтобы накрыть его носилки, и Наджмат ас-Субх схватила деньги, забрала отрез материи и ушла, радуясь проделке, которую придумал Абу-ль-Хасан. А придя к мужу, она рассказала ему обо всем, что произошло, и Абу-ль-Хасан встал, довольный, и сказал: «Ну, теперь твой черед! Ложись, как я, и притворись мертвой».
И Наджмат ас-Субх легла, и Абу-ль-Хасан завернул ее в одеяло, повернул лицом к кыбле и обрядил так, как обряжают умерших, и потом взял в руки платок и пошел к халифу. А у халифа в это время сидел везирь Джафар, и когда Абу-ль-Хасан вошел, плача, рыдая и хлопая себя по лицу — а одежду свою он разорвал уже раньше, — халиф удивился его состоянию и воскликнул: «Абу-ль-Хасан, что случилось? Расскажи мне, что с тобой происходит?» — «О повелитель правоверных, — ответил Абу-ль-Хасан, — что может со мной случиться хуже того, что случилось? Да продлится твоя жизнь после Наджмат ас-Субх, о повелитель правоверных! Ах, Наджмат ас-Субх, душа моя, не успел я вдоволь насладиться с тобою счастьем! О повелитель правоверных, не знаю, что с ней случилось, — сейчас умерла!» — и он стал плакать и бить себя по щекам, а халиф, услышав это, очень огорчился и опечалился из-за такой вести: во-первых, из-за своей любви к Абу-ль-Хасану и, во-вторых, потому, что Наджмат ас-Субх была Ситт Зубейде дороже всех невольниц. И халиф начал утешать Абу-ль-Хасана, и везирь Джафар тоже, и они говорили: «Что пользы, Абу-ль-Хасан, плакать и печалиться. Ведь нет сомнения, тот, кто умер, никогда не вернется… Так было суждено и записано, а от того, что записано в книге судеб, никуда не убежишь». Но Абу-ль-Хасан только сильней плакал и рыдал, ловко разыгрывая свою шутку. «О Абу-ль-Хасан, — спросил халиф, — ты, может быть, сделал ей что-нибудь неподобающее? Но ты ведь хороший человек, и я не могу этому поверить». — «О повелитель правоверных! — воскликнул Абу-ль-Хасан, — клянусь твоей жизнью, — ты знаешь, что Наджмат ас-Субх была мне дороже моих глаз не только из-за своей красоты, прелести, образованности, благоразумия и знаний, но еще и потому, что она была Ситт Зубейде милей всех невольниц, да и ты, о повелитель правоверных, тоже очень любил ее. И поэтому, повелитель правоверных, клянусь великим Аллахом, я берег ее пуще глаза». И Абу-ль-Хасан, говоря эти слова, плакал и бил себя по щекам, ничего не упуская в искусстве хитрости и обмана, а халиф очень огорчился, и опечалился, и приказал выдать ему кошель с тысячей динаров, чтобы он мог устроить своей жене торжественные похороны и великолепное погребение, и дал ему также кошель с тысячей динаров в утешение и отрез шитой золотом материи, чтобы завернуть покойницу. И Абу-ль-Хасан поцеловал землю и помолился за халифа. Он забрал деньги и отрез, и ушел к себе домой, радостный, и, придя, рассказал своей молодой жене Наджмат ас-Субх обо всем, что случилось, и воскликнул: «Видишь теперь, каковы мои проделки!» И они оба обрадовались, и потом Абу-ль-Хасан сказал: «Слушай, Наджмат ас-Субх, игра еще не кончилась! Подожди, я тебе покажу еще кое-что».
А халиф, из-за любви к Ситт Зубейде, дочери его дяди, когда Абу-ль-Хасан вышел от него, обратился к своему везирю Джафару и сказал: «О Джафар, Ситт Зубейда любила свою служанку Наджмат ас-Субх великой любовью, и теперь она, наверно, узнала о ее смерти и плачет и рыдает по ней. А ты знаешь, что Ситт Зубейда очень мне дорога». — «Да, повелитель правоверных», — ответил Джафар, и халиф продолжал: «Поэтому нам следует сейчас пойти к ней и утешить ее, и ты тоже пойдешь со мной. Ты скажешь словечко, и я скажу словечко, и, может, мы ее успокоим, и утешим, и разгоним ее печаль». — «Слушаю и повинуюсь, повелитель правоверных, — ответил Джафар халифу, — но только диван открылся, и люди ждут, когда твое величество выйдет к ним». — «Иди, распусти диван, — сказал халиф. — Скажи им: «У халифа есть дело во дворце, и дивана сегодня не будет».
И везирь Джафар вышел и распустил людей, извинившись тем, что у халифа есть сегодня во дворце дело, а потом вернулся и сообщил об этом халифу. И тогда халиф приказал своему слуге Масруру осведомиться, свободна ли Ситт Зубейда, и после этого поднялся с везирем Джафаром и вошел к ней. И, войдя, он увидел, что Ситт Зубейда сидит печальная, и плачет, и слезы катятся у нее по щекам, и сказал: «О Ситт Зубейда, я осведомлен о причине охватившей тебя печали, и поэтому я пришел и привел с собой Джафара, моего везиря, чтобы нам тебя успокоить и утешить. Клянусь Аллахом, Ситт Зубейда, мне очень тяжело за тебя, так как ты любила эту девушку, Наджмат ас-Субх, и она была для тебя дороже всех невольниц; и она — помилуй ее Аллах великий! — была всеми любима, и приятна по облику, и очень привязана к тебе. А во-вторых, клянусь Аллахом, я печалюсь о ней из-за бедного Абу-ль-Хасана, который не порадовался на нее вдоволь и не успел насладиться с нею счастьем, как подобает людям. Он плачет по ней, словно маленький ребенок, и он сейчас приходил ко мне, и рыдал, и бил себя по щекам, и состояние его самое горестное. Мы с везирем Джафаром даже сами заплакали, глядя на него, и я его утешал, а после его ухода я подумал, что ты тоже, может быть, горюешь о ней, и пришел тебя утешить и успокоить. Что пользы, Ситт Зубейда, плакать и горевать? Кто умер, тот уж не вернется, и эта чаша обходит всех. От того, что на роду написано, никуда не убежишь, и нам всем не избежать смерти. Боюсь, как бы ты не повредилась от горя или с тобой чего-нибудь не случилось, я хотел бы, чтобы ты развлеклась, и утешилась, и перестала бы горевать».