Халиф на час
Шрифт:
И вот однажды она пришла и увидела, что он в самом плачевном положении: все тело его разбито в лепешку, и кровь непрерывно льется у него из боков, и от отсутствия покоя и страшных истязаний он сделался похож на черную палку. И она стала над ним плакать, и слезы струились у нее по щекам, как вода в канаве, а потом она решила посмотреть, образумится он или нет, и молвила: «О дитя мое Абу-ль-Хасан, как ты поживаешь?» — и ее сын, услыхав, что она зовет его Абу-ль-Хасаном, чуть не лопнул от ярости и сильного гнева и сказал: «Пошла, о треклятая, с моих глаз, прокляни Аллах тебя и твоего сына! Я повелитель правоверных!»
И усилилась скорбь матери Абу-ль-Хасана и ее плач, ибо она увидела, что ее сын все в том же положении, и она молвила: «О дитя мое любимое, откажись от такого мнения. Может быть, тебе привиделся сон, а ты думаешь, что это правда. Посмотри, в каком ты состоянии,
Сжалься над самим собой и вернись к разуму, чтобы не умереть под пыткой». И каждый день мать Абу-ль-Хасана ходила его проведать и говорила ему такие слова, а потом возвращалась опечаленная, со слезами на щеках от горя, а Абу-ль-Хасан все время воображал в уме, как он надевает одежду халифа, и садится на халифский престол, и как он сидит в диване, а везири, эмиры и вельможи царства стоят, ожидая от него приказаний, и вспоминал комнаты, которые видел, и окружавших его рабынь, наложниц и слуг и все прочие дивные вещи.
Но наконец от сильных побоев и великих пыток он обратился к разуму, и задумался, и сказал про себя: «Будь это правда, то, что я думаю, я бы не оказался той ночью, пробудившись от сна, в своем доме и не нашел бы себя одетым в платье Абу-ль-Хасана. Нет, я увидел бы, что одет в платье халифа. Не иначе, эта старушка, которая каждый день приходит ко мне, правду говорит, что она мне мать и что я — Абу-ль-Хасан, ее сын, и что это все мне привиделось в сонных грезах. Ведь если я халиф, то где же-везирь и где евнухи? Как может быть, что я повелитель правоверных, Харун ар-Рашид, а меня оставили здесь и подвергли этим безжалостным пыткам? Но все это лишь уступка по принуждению, и я далеко не убежден, и выяснить истину может только одна вещь, а именно история с имамом и с четырьмя старыми квартальными сторожами». Потом Абу-ль-Хасан кликнул сторожа, приставленного к нему, и попросил его сходить и сказать начальнику, чтобы тот пришел поговорить с ним, и сторож сходил. И начальник пришел и спросил Абу-ль-Хасана: «Что тебе надо?» И Абу-ль-Хасан молвил: «Я хочу спросить, твое превосходительство, одну вещь, и это мне разъяснит, был ли я халифом или не был и все это случилось со мной во сне. За один день до того, как ты меня привел в это место, я велел моему везирю Джафару дать одной старухе, которую зовут Умм Абу-ль-Хасан, кошель с пятью сотнями динаров, а также приказал вали, правителю города, всыпать имаму, что в мечети, и четырем старикам, сторожам квартала, каждому по четыреста плетей и потом провезти их по городу и выгнать…»
И начальник, услышав от Абу-ль-Хасана такие речи и слова: «Я велел моему везирю Джафару», увидел, что Абу-ль-Хасан все в таком же состоянии и по-прежнему говорит про себя, что он повелитель правоверных, и тотчас же приказал своим людям дать ему сто ударов воловьей жилой, и Абу-ль-Хасана так отхлестали, что он обеспамятел от побоев, а через некоторое время он пришел в себя и стал плакать и говорить: «Что я такое сделал людям, что меня так пытают? Почему меня низложили и я больше не халиф? Что произошло из-за меня в городе?» И когда начальник услышал эти слова, он приказал прибавить Абу-ль-Хасану еще плетей, и Абу-ль-Хасану всыпали вторую сотню, так что переломали ему кости и он совсем лишился здоровья, и тогда он подумал: «Смотри, парень, не умри. Пусть ты и вправду был халифом, но сейчас покорись им и избавься от этих истязаний. Скажи: «Я видел сон», — и освободись. Хватит с тебя этих невыносимых пыток!»
И когда Абу-ль-Хасан размышлял об этом, его мать вдруг пришла его навестить и нашла его в полумертвом состоянии от побоев и пыток. И она так заплакала, что у нее высохли глаза, а потом подошла к сыну и поздоровалась с ним, чтобы посмотреть, в прежнем ли он состоянии, и Абу-ль-Хасан ответил ей на привет не так, как обычно, и мать его обрадовалась и спросила, как он поживает, а Абу-ль-Хасан молвил: «О матушка, мне очень перед тобой стыдно, ведь я тебя побил и оскорбил, а раньше я никогда не поступал с тобою так. Я прошу у тебя прощения, а ты попроси за меня прощения у соседей, перед которыми я тебя унизил. О матушка, я увидел сон, — пусть Аллах проклянет такие сны! — и мне представилось, что все это правда, — да отгонит Аллах от нас сатану! Матушка, я твой сын Абу-ль-Хасан, клянусь Аллахом, но сновидение, которое мне пригрезилось… Клянусь жизнью, матушка, я был уверен,
И когда мать Абу-ль-Хасана услышала от него эти слова, ее охватила великая радость и она молвила: «О сынок, великая радость охватила меня, ибо Аллах великий из-за моих немощей пожаловал тебе исцеление, о дитя мое, после всех истязаний и унижений, которые ты претерпел. Как мне тебя жаль! Но благодари Аллаха, дитя мое, за избавление от козней сатаны, посрами его Аллах! Напомню тебе, сынок: то, что с тобой произошло, — проделки сатаны. Ведь купец-чужеземец, что ночевал у тебя в ту ночь, когда это все с тобой случилось, — ты наказывал ему, как он будет выходить, запереть за собой дверь, — а он ушел и оставил дверь открытой. Вот сатана, Аллахом посрамленный, вошел к тебе, и стал тебя искушать, и вверг в беду, — прокляни его Аллах! — из-за моего злосчастья», — «Матушка, — ответил Абу-ль-Хасан, — ты теперь нашла объяснение и правда на твоей стороне. Да, клянусь Аллахом, причина моей болезни и расстройства ума исходят от купца, который оставил дверь открытой, хотя я ему и наказывал запереть ее, когда он будет выходить. Это у нас в? Багдаде дело проверенное: сатана чаще всего приходит в Багдад из Мосула. Только увидит, что дверь в доме спящего открыта, — шасть и вошел в этот дом, и вверг его жителей в беду, как он вверг меня, прокляни его Аллах! Теперь я наверняка знаю, что я Абу-ль-Хасан, ты — моя мать, и я кусочек твоей печени. Прошу тебя, ради великого Аллаха, о матушка, сжалься надо мной, пожалей меня и избавь от этих пыток! Ведь если я пробуду в этом месте до завтра, то несомненно умру и ты лишишься меня. Умоляю тебя, матушка, вызволи меня отсюда сейчас же».
И когда мать Абу-ль-Хасана услышала эти слова, она от радости вылетела из сетей рассудка, ибо увидела, что ее сын образумился и говорит с ней не беснуясь. Она сейчас же пошла к управителю больницы и рассказала ему, что ее сын пришел в себя и избавился от прежнего помешательства. И управитель больницы сам пошел и обследовал Абу-ль-Хасана, и нашел, что тот вправду вернулся к разуму, и тогда он выпустил Абу-ль-Хасана из темницы и отдал его матери, и та забрала его и ушла. И Абу-ль-Хасан вернулся домой и провел некоторое время, никуда не выходя: во-первых, от стыда и смущения, а во-вторых, пока не поправился и к нему не возвратилось здоровье.
И прошло после этого еще несколько дней, и у Абу ль-Хасана стеснилась грудь, и ему опротивело и надоели днем и вечером сидеть дома одному. Он задумал вернуться к прежней привычке и каждый день приглашать к себе какого-нибудь чужеземца, чтобы развлечься с ним, и стал снова выходить из дому и возвращаться. И в первый день он убрал комнату, поставил столик, приготовил тонкие кушанья, разложил рядами плоды и цветы, и процедил вино, и вышел, чтобы присмотреть себе товарища-иноземца и попировать с ним в эту ночь. Он дошел до городских ворот и сел там, ожидая, пока пройдет чужеземец, и по воле судьбы случилось так, что халиф, перерядившись по своему обычаю, как раз в это время входил в ворота.
И когда Абу-ль-Хасан увидел его, он сказал про себя: «Мои опасения справедливы — вот он, тот проклятый купец, который околдовал меня!» А халиф, заметив Абу-ль-Хасана, подошел к нему. Он слышал про Абу-ль-Хасана, что тот в больнице и помешался, и знал обо всем, что с ним случилось, — как его поместили среди сумасшедших и истязали, но так как халиф Харун ар-Рашид любил шутки, беспутства и остроумие, то, увидев Абу-ль-Хасана, приблизился к нему. И тогда Абу-ль-Хасан поднялся и хотел скрыться, но халиф последовал за ним и воскликнул: «Боже мой! Мир вам! Это ты, Абу-ль-Хасан, брат мой? Заклинаю тебя великим Аллахом, постой немного — я с тобой поздороваюсь и поцелую тебя, я ведь давным-давно тебя не видел, мой дорогой, и, клянусь Аллахом, здорово по тебе соскучился». И Абу-ль-Хасан насупился и сказал: «Да, я Абу-ль-Хасан, но какая мне в тебе надобность? Ступай своей дорогой! Не нужен мне ни ты сам, ни твой привет». «Абу-ль-Хасан, мой любимый, — сказал халиф, — хвала Аллаху, ты человек приличный, а так скоро меня забыл! Я тот, кого ты принимал у себя, и ты оказал мне столько милостей и благодеяний, что я постоянно благодарю тебя. Где же наша былая дружба? Уж не завел ли ты себе другого приятеля?» — «Проходи, проходи — я тебя не знаю, и ты не должен меня знать», — проворчал Абу-ль-Хасан, и халиф не рассердился из-за этих слов, тем более что знал, как Абу-ль-Хасан дал клятву в жизни не угощать иноземца дважды.