Хамсин, или Одиссея Изи Резника
Шрифт:
– Hey, Dick, my tech tells me something I can't figure out. Would you help me 3 ?
Мой новый знакомый подмигнул мне и побежал по полю, успев лишь крикнуть на прощание:
– Зайн гезунт менш!
– Это он по-каковски? – спросил внезапно появившийся Гречухин.
– Идиш – ошеломленно пробормотал я и, в ответ на недоуменный взгляд особиста, добавил – Еврейский язык.
– Понятно – проворчал капитан.
3
Эй, Дик (Ричард), мой техник говорит что-то непонятное. Не поможешь ли?
Теперь недоумение было написано на моем лице и он пояснил:
– Его зовут Ричард Пайпс, но никакой он не Ричард, а может быть и не Пайпс. Ты, старлей, держи с ним ухо востро. Он
Уверенности в его голосе я не услышал.
Вечером, когда страсти немного утихли, американцев повезли в недалекую Полтаву, пообещав им ужин и культурный досуг. Под "досугом" подразумевался концерт и танцы, поэтому союзники заметно оживились. Меня генерал захватил с собой, испытывая, похоже, необъяснимое доверие то ли к моим способностям переводчика, то ли ко мне лично.
– Ты смотри там, поосторожнее – предупредил меня Гречухин – Возможны провокации…
– Пайпс? – догадался я.
– Если бы… – сейчас особист был брезгливо-загадочен.
У меня возникло неприятное подозрение, что капитан знает больше чем говорит и провокаций следует ожидать вовсе не от американцев. На язык так и просился вопрос, но я благоразумно воздержался. Похоже, что Гречухин тоже испытывал ко мне доверие и я решил его не разочаровывать.
Несмотря на намеки особиста, ужин прошел мирно и почти безмолвно, наверное благодаря искусству поваров. Неплохо прошел и концерт в огромном импровизированном зале наспех оборудованном в полуразрушенном цеху какого-то завода. Было немного странно и немного больно переводить взгляд с блестящего танцевального ансамбля на сцене на разрушенные кирпичные стены и обратно. Танцы, привлекший немалое количество местных дивчин разного калибра, тоже начались спокойно. И тут, заглушая патефонный вальс, пулеметной очередью взорвался телефон. Наверное, он не должен был звонить сейчас, в этот неурочный час, но генерал, напряженно сидящий на стуле в первом ряду, как будто ожидал его. Он вскочил одним резким движением, схватил трубку, выслушал первую фразу, рявкнул "когда?!", выслушал ответ и, как будто отрабатывая давно продуманный текст, скомандовал:
– Союзники остаются и продолжают отдых. Остальным – немедленно на базу.
"Эмка" генерала первой рванула прочь от развалин цеха, за ней помчались грузовики и "виллисы". Я стоял в кузове и, стараясь не упасть, пытался прислушиваться к тому, о чем говорили соседи. Никто ничего толком не знал, но все были убеждены, что тревога связана с послеполуденным визитом самолета-разведчика. До базы мы добрались за считанные минуты. Там, как ни странно, было тихо. Меня перехватил появившийся ниоткуда Гречухин и потащил за взлетное поле. По небу метались лучи прожекторов, ничего не обнаруживая.
– Что эти придурки делают? – заорал особист – Они же нас подсвечивают!
С полосы снова сорвались давнишние ЯКи и немедленно пропали в ночном небе.
– Да что тут происходит? – возмутился я.
– Сейчас будет налет на нашу базу. Полчаса назад их самолёты пересекли линию фронта…
– Много? – задал я не самый мудрый вопрос.
– На нашу душу хватит! Быстрее, за мной!
– Куда? – машинально спросил я уже понимая, что спрашивать не следовало.
Гречухин так на меня посмотрел, что мне стало страшно. Ничего не ответив, он понесся к краю взлетного поля. Он мчался быстро, но совершенно бесшумно и в его стремительной походке проскальзывало нечто волчье. На мгновение он остановился, достал из-за пояса длинный пистолет и протянул мне.
– Держи! Похоже, что ты в этой инвалидной команде единственный фронтовик. А мне все равно с двух рук не палить.
В оружие я узнал мечту фронтовика – дорогой и редкий люгер-парабеллум.
– Ты только не геройствуй и слушай меня – крикнул особист на бегу – До настоящего волкодава тебе еще сто верст и все пехом.
Он волшебным образом выхватил откуда-то наган и помчался вперед, держа оружие в левой руке и энергично размахивая правой. Быстрой трусцой мы обогнули взлетное поле и ангары с ГСМ, причем капитан все время наклонялся и что-то высматривал. Мне даже показалось, что он принюхивается то ли к чему-то на земле, то ли тянет в себя воздух верхним чутьем, как охотничий пёс. Таким аллюром мы обежали базу по периметру, но ничего не обнаружили. В дальнем конце полосы Гречухин повалил меня за кочку и, пристроившись рядом, начал кидать острые взгляды на дальние края полосы, периодически посматривая вверх. Вдруг он насторожился и, как мне показалось, по-собачьи повел ухом. Наконец и я услышал далекий гул моторов. Теперь время замедлило свой бег, минуты превратились в часы и тянулись медленно и тягуче, как засохшая пастила из жестяной коробки в детстве. Гул моторов нарастал.
– Ничего не понимаю – недоуменно пробормотал особист – Кто же их наводит?
– По радио – догадался я – Они наводят по радио, а на самолетах стоят пеленгаторы.
– Как же мы их возьмем? –
– У СМЕРШа что, своих пеленгаторов нет? – удивился я.
– Есть, но только в Полтаве – капитан ударил себя по лбу – Какой же я дурак! Наверное уже поздно! Телефон…
Не договорив, он бросился бежать к командному пункту. И тут раздались негромкие, совсем нестрашные разрывы мелких бомб и сразу, почти одновременно, погасли бессмысленно шарящие по небу прожектора. А капитан все бежал и бежал к белеющему на краю поля посту связи. Ему почти удалось добежать до телефона, когда ночь превратилась в день. Высоко в небе магниевой вспышкой вспыхнул яростный огонь, потом он немного ослаб и загорелся ровным, ярким светом. Вслед за ним так же ярко загорелся другой, третий. Множество ярчайших ламп разорвали ночь и осветили каждую травинку на поле. По прежнему ревели моторы нарастающим гулом, но мне парадоксальным образом казалось, что на базу навалилась тишина. На посту связи, ярко, как днем, освещенный Гречухин кричал что-то неслышимое, судорожно прижимая к уху трубку телефона. И тут разверзлись врата ада…
Разрыв первой же бомба пришелся точно между двух "летающих крепостей", подбросил самолет, и огромный Б-17 казалось сделал попытку взлететь, но не разбегаясь, а с места, как птица, взмахнув крыльями. Взлететь ему не удалось и машина рухнула обратно, развалившись на три части. А бомбы уже ложились одна за другой, встряхивая и разрывая на части американские бомбовозы и наши ЯКи, перемешивая в воздухе крылья, моторы, шасси, советскую и американскую технику. Я завороженно смотрел на это зрелище, вздрагивая от близких разрывов, когда ко мне подбежал запыхавшийся Гречухин.
– За мной! – коротко не то вскричал, не то всхлипнул он – Полтава дала пеленг. Держись метрах в ста за спиной.
Он понесся вперед, а я, помедлив немного, чтобы поотстать, бросился вслед, наскоро передернув затвор люгера. Мы снова мчались вдоль поля, потом повернули налево, углубились в заросли чертополоха, миновали обнаженную войной кладку какой-то кирпичной стены и снова погрузились в чертополох. А за нашей спиной гукали взрывы и горячие волны ночного украинского воздуха подталкивали нас в спину, помогая бежать. Впереди, подсвеченные заревом, засверкали немногие уцелевшие стекла в окнах пригородного села Ивонченцы. И тут раздались негромкие на фоне близких разрывов бомб автоматные очереди и я увидел огоньки на дульном срезе, один справа от нас, другой слева. Особист упал сразу, от первой же очереди, покатился как тюк под уклон холма и остановился там, уткнувшись всем телом в остов сгоревшего грузовика, безвольно раскинув руки, и судорожно сжав в левой свой уже бесполезный наган. Я вскинул пистолет и стал быстро давить на спуск. При каждом выстреле ствол подпрыгивал и было совсем не страшно и даже весело палить в темноту. Мне никто не отвечал, а я все стрелял и стрелял то влево, то вправо, туда где погасли вспышки автоматных очередей и мне вторили раскаты взрывов за спиной. Наконец, боек сухо щелкнул по пустой обойме. За спиной по-прежнему грохотало и стало уже совсем светло то ли от зарева разгоравшихся пожаров, то ли от осветительных бомб. Впереди, раскорячившись неподвижно лежал Гречухин и подозрительно молчала темнота с обеих сторон от его тела. Потом темнота зашевелилась и в ней проявились два зловещих силуэта. Зарево за моей спиной подсвечивало мешковатые маскхалаты и поблескивало на так хорошо знакомых мне пистолет-пулеметах МП-40, почему-то именуемых на фронте "шмайсерами". Две подсвеченные фигуры медленно сближались направляясь ко мне, а мне по-прежнему не было страшно, наверное от шока. Сейчас меня будут убивать, подумал я, наверное зарежут знакомыми мне по фронту егерскими кинжалами. Такими ножами было очень удобно открывать лендлизовские консервы и поэтому они ценились на фронте почти как люгеры. Теперь две темные фигуры слились в одну, двухголовую, с закрытыми пятнистыми капюшонами головами. Очень удобно, подумалось мне, я даже не увижу их глаз. И тут наконец мне стало страшно, смертельно страшно, до мертвецкого холода в сердце. Я отрешенно подумал. что если они сделают еще пару шагов, я умру просто от страха и им даже не придется профессионально резать мне горло. Но резать горло им не дали. Наган стреляет сухо, совсем не страшно и два выстрела слились в один продолжительный кашель. Двухголовая фигура распалась на две, одна сразу повалилась мешком на землю, а вторая, полуобернувшись, успела дать короткую очередь куда-то в небо. Раздался еще один кашель нагана и вторая фигура присоединилась к первой, вновь образовав двухголовое чудовище, но на этот раз – на земле.
– Помоги подняться, пушкарь хренов – раздался знакомый голос.
Еще не отойдя от шока, я механически, как театральный андроид-автомат угловато подскочил к особисту. Капитан лежал, приподнявшись на локте, с наганом, направленным в сторону неподвижных диверсантов. Темные волосы были растрепаны и них застряли соцветия репейников. Еще один репейник почетным орденом прицепился к его гимнастерке, как раз там, где у меня висела медаль "За Отвагу". Фуражка с малиновым околышем осталась где-то там, где сейчас горели "летающие крепости" и детонировали боеприпасы.