Хан с лицом странника
Шрифт:
Всякий раз, когда Мухамед-Кул видел пролетающих мимо птиц, вспоминал старого ворона, которому, как говорили старики, поклоняются многие роды сибирцев, убитого им. Но не было уже былой гордости и радости, убив птицу он не мог убить воспоминания о ней.
Брякнул засов, заскрипела открываемая калитка, и Мухамед-Кул увидел тонкий силуэт женщины, шагнувшей из ворот городка. Она некоторое время постояла, вглядываясь в сумерки близкой ночи, и скорее уловила обращенный на нее взгляд, чем увидела сидевшего на бревне юношу. Сделала шаг к нему.
— Зачем
Мухамед-Кул подбежал к ней торопливо заговорил:
— Ты ошиблась. Вовсе не хан прислал меня, я тайно от него вызвал тебя. Я желаю знать эту тайну, которую все скрывают…
— О какой тайне ты говоришь, юноша? — оттолкнула она от себя его руки. — Мне ли, слабой женщине, хранить тайны, которые могут стоить жизни тысяче муж чин? И кто ты такой, придя ко мне без разрешения хана?
— Я — твой племянник, сын погибшего Ахмет-Гирея. Вот кто перед тобой.
— Мальчик мой, — пошептала Зайла-Сузге, — какой ты большой… Воин. Это твои сотни сидят у костра? Ты их башлык?
— Да, хан меня назначил башлыком и отправил в поход. — С юношеской гордостью и заносчивостью ответил тот. — И я добуду воинскую славу и женщины будут петь о моих подвигах. И ты услышишь о них.
— В точности мой бедный брат, Ахмет-Гирей, такой же гордый и неукротимый. Но почему именно тебя отправил хан в поход? Или у него нет более опытного башлыка для битв и сражений? Ведь ты его единственный племянник и у тебя всего одна жизнь.
— У всех людей на этой земле одна жизнь, — Мухамед-Кул, словно повторил чьи-то слова, — но я мужчина, а значит, воин. Или не так?
— Воин, мой мальчик, воин, — успокаивающе проговорила она, и провела тонкими пальцами по лицу, нащупав едва пробивающиеся усы на нежной юношеской коже, коснулась его губ и, словно испугавшись этого прикосновения, отдернула руку и тихо предложила, — лучше сядем и поговорим, если у тебя найдется время для одинокой, забытой всеми женщины. Иногда меня выпускают за ограду поглядеть на мир. Очень ненадолго выпускают. Сядем.
Они подошли к темнеющему у ограды бревну и сели неподалеку друг от друга, случайно встретившиеся родные по крови люди. Мухамед-Кул нащупал кожаный мешочек, оставленный ему сотником, и протянул робко Зайле-Сузге.
— Прими на память о нашей встрече.
— Что это? — спросила она, с готовностью взяв мешочек, и пробежала пальцами, ощупав его. — Женские украшения, — проговорила разочарованно, — к чему мне они? У меня нет мужа, который бы увидел на мне и обрадовался красоте их. Разве что подарю девушкам моим, которые помогают переносить одиночество. И будет, что дать охранникам, чтобы почаще выпускали погулять…
— За какую вину обрек тебя хан на одиночество? — тихо спросил Мухамед-Кул. — Чем ты провинилась перед ним?
— Всего лишь тем, что стала женой человека, которого он убил. Мать сына, законного наследника ханства Сибирского. Не будь я его сестрой, он давно бы нашел способ избавиться от меня.
— Чья ты жена? — с удивлением переспросил Мухамед-Кул. — Повтори и расскажи подробнее. Ведь я ничего не знаю и только сегодня узнал, что у моего отца была сестра. Узнал и про Девичий городок. Я готов слушать тебя столько, сколько нужно.
— Долгий то будет разговор, — усмехнулась Зайла-Сузге, — сотни не станут тебя ждать и найдут другого башлыка.
— Я их башлык и без меня они не тронутся с места. Будут ждать хоть год, хоть два.
— Не будь так самоуверен, мой мальчик. Ты еще не испил чаши предательства и слава Аллаху. Мой муж, Бек-Булат, тоже верил своим воинам, но оказалось достаточно одного подлого человека, чтобы лишить его жизни, а его сына — отца. Так слушай, если ты уже воин и мужчина. Слушай, чтобы узнать всю правду от меня, а не из чьих-то лукавых уст.
Долог был рассказ Зайлы-Сузге о том, как она попала в Сибирь, как стала женой хана Бек-Булата и родила ему сына, наследника Сибирского ханства. Только обошла она стороной в своем рассказе то, самое сокровенное, чего никому и знать-то не положено, а родному племяннику тем более, о Едигире, которого не могла выбросить из своего сердца, как ни старалась.
— Значит, у меня есть еще один брат, — задумчиво произнес Мухамед-Кул, зябко поеживаясь от ночной прохлады. Начало уже светать, и он отчетливо видел проступающие сквозь туман контуры деревьев, тонкий дымок от угасающих костров лагеря, где дремала утомленная ночным бдением стража.
— Только не знаю жив ли он, — всхлипнула Зайла-Сузге, — верно, сильно я провинилась перед Аллахом, коль послал он на мою несчастную голову столько бед. Даже весточки о нем не имею.
— Так может быть он здесь, где-то рядом? И тоже не знает как отыскать тебя? Я обязательно разузнаю о нем и сообщу тебе, обещаю.
— Спасибо за доброе слово, но боюсь нелегко это будет сделать. Слышала я, что увезли его в Бухару и держат там, как заложника. Но верен ли тот слух… Наговорить могут всякого.
— Я найду предлог, чтобы отпроситься у хана в Бухару. Я разыщу своего брата.
— И не пытайся. Если хан заподозрит что недоброе, ушлет тебя в глухие места. Сибирь велика…
Неожиданно их разговор был прерван чьим-то глухим покашливанием и Мухамед-Кул тут же вскочил, ухватившись за рукоять кинжала.
— Да не пугайся, а то и я испугаюсь, — послышался из тумана старческий голос, — я мирный человек и зла никакого не сделаю.
— А… Это рыбак Назис, — шепнула юноше Зайла-Сузге, — он часто приходит ко мне, приносит свежую рыбу. От него и узнаю обо всем.