Ханидо и Халерха
Шрифт:
— А кто же не любит ее?
— Ну, тогда пей да иди скажи подружкам своим, что я приму и красивые новые вещи. Только новые и только красивые.
А в это время мужик, у которого не прошли плохо выделанные камусы, убеждал Алитета:
— Ну, возьми эти вот за полкружки!.. За четверть кружки…
— Принеси хорошие — за все полторы и выпьешь. А так не возьму.
— А где же хорошие взять?
— Попроси взаймы. После отдашь… Уходи, не мешай!
— У-у, — завыл со злости мужик. — Раз в жизни хотел… до конца хотел повеселиться…
— Алитет, Алитет. Мэй, догор… Хочешь?.. На смех… им… всем вам… на смех… в бочку залезу… А что выпью — мое.
Алитет, не размахиваясь, двинул ему ладонью в рожу и остался стоять, будто ничего и не сделал. А мужик упал и скорей-скорей пополз на четвереньках к двери, оставляя на грязном полу черно-красные капли крови.
Пурама делал вид, что отыскивает местечко за столом богачей. Но богачи его не интересовали. Он не спускал глаз с Ниникая, хоть и приходилось их сильно косить в сторону. Ниникай не пошевелился, когда Алитет ударил пьяного мужика. Это еще, однако, ничего не значило: северный человек терпелив и умеет хитро скрывать намерения. Пурама чувствовал, что Алитет давно заметил пристальный взгляд из-под чуба. Но ведь скрыть намерение можно по-разному: расчет Ниникая, наверно, был прост — все вытерпеть, обмануть спокойствием.
Пурама напряженно старался предугадать, как это произойдет. Алитет обязательно увлечется — это он врет, что сохраняет спокойствие, видя кровь и чувствуя безнаказанность. Кровь — она бесит… И тогда Лелехай повалит жбан с водкой, отвлечет внимание остроносого чукчи. А Ниникай встанет, быстро пройдет в дверь, оставив Алитета корчиться. Если же он так не сделает, испугается, то уж наверняка толкнет его через порожек и начнет бить ногой по лицу…
Прижимаясь к стенке, Пурама за спинами богачей пробрался в глубину комнаты, глянул на играющих в карты и нетерпеливо пошел назад. Он вдруг начал метаться. Горькая вода как-то сразу ударила ему в голову — пришел-то сюда, ничего не поев, и здесь не закусывал. Надо было найти местечко: пусть вертятся глаза и мысли, а он вертеться не должен… Пурама опустился на корточки возле самой стены, быстро достал кисет и трубку, рукой побеспокоил незнакомого богача, взял у него дымящую трубку, прикурил и огляделся, не поворачивая головы. Четыре шага до Ниникая, до Алитета — два…
Лелехай заметил его и, кажется, повеселел.
И сразу же мысли точно кто-то хлестнул вожжами, хлестнул еще и еще. А те самые ноги — толстые и проворные ноги в унтах, которые искалечили Чайгуургина, были совсем рядом. Под гулкий стук сердца и шум сплошного пьяного говора, упрямо помня, что все происходящее здесь и еще не происшедшее — это прощание с ярмаркой, хмельной Пурама напряженно соображал, как повести себя напоследок: "Алитет сирайкан, его надо бить, бить в кровь, чем попало и по чем придется, может, до смерти бить"… Но удивительно — бить его собирается Ниникай. "За что собирается бить? За Чайгуургина мстить хочет? Подговорил его Лелехай? Пусть бьет. Все равно получится, что не за одного Чайгуургииа"… А может, Пурама просто Ниникая не знает?.. "Разве при людях мстят, зачем при людях?.." Да он и в самом деле Ниникая не знает. "И о Пайпэткэ Ниникай нынче подумал и сейчас бесится потому, что простых людей тундры бьют. Нет, Ниникай парень хороший, наверно, хороший"…
И Пураме нестерпимо захотелось получить подтверждение своим новым горячим мыслям о Ниникае. Пусть бы он только встал, пусть бы совсем незаметно потрогал нож… Тогда бы?.. Что было б тогда? "За ноги Алитета дерну, — решил Пурама. — Он кувыркнется. И пусть Ниникай месит его. А с остроносым чукчей я как-нибудь справлюсь…" Сердце его еще сильней заколотилось, а зрачки нетерпеливо скользнули вниз — за правым голенищем он носил охотничий нож. И только поднял он глаза, как Лелехай согласно скривил губы и осторожно кивнул.
Мысли пьянеют быстрей и сильней человека. И нет внутри самого человека силы, которая отрезвила бы их. Но У Пурамы сегодня такая сила была.
"Так. Случится все это, быстро случится. А что будет дальше? — подумал он. — Ниникай прыгнет на нарту и улетит в тундру, а может, в тайгу. А как быть ему, семейному человеку? У Пурамы тордох, жена, ребенок, охотничьи снасти, хозяйский скарб и еще тут пятьдесят три оленя… Рискнул бы Ниникай на его месте? Даже пьяный? Э, наверняка не рискнул бы"… — Пурама задрал голову и уставился глазами в мутное облако табачного дыма.
Взгляд его надолго завяз в этом облаке, угрюмо клубившемся над черным, как попало набранным из горбыля потолком. К Пураме пришло пьяное успокоение, и все только что сгоряча пережитое поплыло в разные стороны. Он и сам будто поплыл вверх, оставляя где-то внизу говор, шум, крики картежников и то, что не позволяло ему вертеть головой, — упрямый, заледеневший взгляд Ниникая из-под чуба и порывистые движения толстых ног Алитета.
Наконец он увидел себя на нарте, пробивающимся сквозь густой туман к далекой Соколиной едоме. Он будто бы дремлет и вспоминает последнюю ночь шумной ярмарки… Была вроде бы какая-то суматошная, кровавая драка, в которой погибли и Алитет, и остроносый чукча… Он дремлет, смутно припоминает и слышит разговор Куриля с Тинелькутом: "Томпсон обиделся, навсегда уехал…" — "А мне он сказал, что через три года на ярмарке будет Свенсон. С десятью Алитетами будет…" — "А я слышал — исправник приедет. С казаками. Он ведь с ярмарки тоже барыш имеет…"
Неожиданно для себя Пурама встал. Он покачнулся, мутными глазами осмотрел все кругом, ни на ком и ни на чем не остановив взгляда.
"Спать пойду, — решил он. — Ничего не хочу. Спать хочу… А это — пустое все. Кто я им — ниникай?" [73]
Он пальцем примял табак в погасщей трубке — чтобы не высыпался — и шагнул было в двери, но вместе с ветром в лицо ему ударило еще что-то более холодное, сразу проникшее в грудь, в сердце, в голову. Лучше бы ударил его Алитет — просто так, ни за что. Но на него налетела тоска — черная, ледяная, без проблеска. Он понял, что уходит не из заезжего дома, а из заезжего мира, уходит навсегда в свой привычный печальный мир. И пьяная обида на весь божий свет железным капканом перехватила ему горло. В том привычном печальном мире теперь ему будет совсем плохо, совсем безнадежно…
73
Ниникай — парень (чукот.).
Алитет лениво повернул к нему голову. Чего, мол, остановился? Трезвое безошибочное чувство вдруг подсказало Пураме, что Ниникай и Лелехай встали, неправильно поняв его появление у двери. Он круто повернулся и шагнул к краю стола, из-за которого действительно осторожно выходили брат Тинелькута и племянник Чайгуургина. Головы оба дружка опустили, скрывая внутреннее напряжение. Пурама заставил их одновременно вздрогнуть. Лелехая будто дернули арканом сзади, а Ниникай откинул длинную густую челку — и все красивое лицо его перекосилось от злобного удивления и ненависти.
— Хочу в карты с тобой… играть, — сказал Пурама. — Пойдешь?
Ниникай глянул на Лелехая, нехорошо хохотнул и, раздувая ноздри, высоко подняв тонкую бровь, сквозь зубы презрительно проговорил:
— Отойди.
Лелехай тронул его за рукав:
— Сядь.
Все сорвалось. Теперь было поздно и не умно бросаться на крепкого, верткого, настороженного Алитета. Ниникай опустил глаза и обмяк.
— Ну, что? Старших родственников боитесь? — спросил Пурама. — Или жалко оленей? На оленей хочу играть.