Ханский ярлык
Шрифт:
— Ах ты, сучка, — ухватил её больно за грудь. — Только заикнись ещё, я тебя так оженю, что месяц на задницу не сядешь.
— Отпусти. Больно, милый. Отпусти. Я же шутейно молвила.
— Ишь ты, шутница. Забыла, что я сказал тебе на Москве? Забыла? — Сделав «закрутку» на груди, он отпустил её.
— Помню я, Юрий Данилович, помню. Я всегда твоя, только твоя.
Именно с этой «закрутки», зачернившей грудь, Стюрка убедилась, что как бы там ни было, а князь любит её. Подумала умиротворённо: «Никуда он от меня не денется. Пусть женится. Всё равно будет мой».
И назавтра
— Только у меня будет условие, великий хан.
— Условие? — удивился Узбек. — Какое?
— Она должна окреститься в нашу веру.
— Ну, это конечно, — улыбнулся Узбек, — жена всегда и во всём должна следовать за мужем.
— И после этого мы сразу венчаемся по нашему христианскому обычаю, — чеканил князь, замечая, что именно это и приходится по душе будущему родственнику. Смелый зять кому же не понравится? И даже когда плату за невесту в тысячу гривен назначил хан, Юрий и глазом не сморгнул, хотя всё внутри вниз упало от такой суммы.
— Хорошо, — отвечал он твёрдо, в уме прикидывая, что наскребёт в своей скотнице разве что половину. За два-то года порастряс её, живя в Орде. «Ничего, после свадьбы скажу, что остальное дошлю с выходом».
Пир в ханском дворце по случаю выдачи его сестры за русского князя удался на славу. Съехались почти все темники, салтаны, уздени. Пили много, виночерпий едва успевал наполнять чаши, слуги таскать закуски. Юрий дивился, что пир шёл без невесты. Узбек, поймав его взгляд, усмехнувшись, молвил:
— По-нашему, невесту полагается искать, князь. Найдёшь, она твоя, — и подмигнул поощрительно.
Юрий поднялся в некой растерянности, но тут около оказался Кавгадый, шепнул ободряюще:
— Идём. Я знаю, где она схоронилась.
Они выбрались из дворца, прошли к кибитке царевны. Внутри горели свечи, служанки находились там, сидели на коврах, молчали.
— Так, — молвил Кавгадый, явившись на входе. — Попробуем найти. Вперёд, князь. Я с этого края, ты — с того.
И они стали обходить кибитку, заглядывая за занавески, закоулки и в лица служанок: не затесалась ли Кончака меж ними. Те, зная, кого ищут мужчины, отмалчивались, лишь иногда хихикая. И зафыркали от удовольствия, когда выяснилось, что меж ними царевны нет.
— Так, — опять произнёс Кавгадый со значением, словно разгадывает неразрешимую загадку, но Юрий догадывался, что это игра, что он знает, где находится Кончака, иначе бы не вызвался помогать.
— А заглянем-ка мы в сундук царевны, — сказал Кавгадый и потянул князя из кибитки.
Плетённый из ивы сундук царевны был столь велик, что стоял на отдельной телеге, рядом с кибиткой. Именно в нём и сидела Кончака. И едва открыли крышку, как Кавгадый вскричал:
— Хватай её!
Юрий схватил девушку, показавшуюся ему лёгкой как пушинка. Она взвизгнула и сделала попытку вырваться, но столь вялую, что князь догадался, что так и положено.
А Кавгадый крикнул:
— Держи крепче. Тащи домой.
И князь понёс свою невесту к себе. По дороге она сказала ему тихо:
— Отпусти. Я сама пойду.
22. НЕСОЛОНО
Из Новгорода в Тверь прибыл архиепископ Давыд. Михаил Ярославич понял: по-пустому владыка не явится. И не ошибся.
После обоюдных приветствий, благословения и нешибкого застолья Давыд приступил наконец к делу:
— Я ведь миром послан, сын мой. Всем Новгородом.
— Я догадываюсь, святый отче.
— Ты б воротил заложников-то, Михаил Ярославич. Что ж их в порубе-то томить, чай, тоже христиане, не поганые.
— В том-то и дело, отче, что христиане, а поступают по-христиански ли? А? Говоришь, я их томлю в порубе. Плохо? Может, было лепш утопить их, благо Волга рядом.
— Христос с тобой, сын мой, разве ж я к этому молвил.
— А я к этому, святый отче. Славяне-то моих людей не в поруб прятали, а с моста пометали. Утопили. А за что? Ты небось не вступился за них.
Архиепископ закряхтел, завздыхал, забормотал:
— Вступился я, сын мой, вступился.
— Ну и что? Оборонил?
— Где там. Обезумел народ-то, обезумел. Ты б уж сказал, Михаил Ярославич, что за наложников просишь? Я ж не за так, могу и выкупить, мне славяне подобрали для выкупа колико кун.
— Знаю я славян, они по прошлому ряду со мной не рассчитались.
— Что тебе, сын мой, в этих несчастных? Лишняя забота.
— Есть, владыка, есть корысть.
— Ну какая, сын мой? Лишние рты?
— Неужто не ясно, отче? Славяне-то твои к Юрию наклоняются. Верно?
— Есть грех, чего уж, — вздохнул Давыд.
— Удумали ещё и к хану бежать, на меня жалиться. Как будто хан послушал бы их. Я-то их в поруб спрятал, а хан бы смерти предал.
— Ну уж...
— Да да, владыка. Он мне ярлык дал на великое княженье и велел держать в узде Русь. А славяне-то разнуздались и к нему побежали. Смекни-ка, что их там ждало, дураков? Пусть скажут спасибо, что я перехватал их. Животы им оберег. А теперь вот-вот Юрий Данилович наконец объявится, и не только с ярлыком, но и с женой — сестрой хана. К Узбеку в зятья напросился, хитрюга. Теперь его голыми руками не возьмёшь.
— Стало быть, не отпустишь заложников?
— Не отпущу, владыка. Прости, даже с тобой не отпущу. Я этими заложниками хоть чуть буду удерживать славян от союза с Юрием.
— Не удержишь, однако, — вздохнул Давыд. — Я их у моста крестом не смог удержать.
— Но попробовать надо, святый отче. Когда длань не держит, и мизинец — надёжа.
Да, Юрий Данилович возвращался на Русь, чувствуя себя победителем. Рядом, стремя в стремя, скакала его юная жена, получившая при крещении красивое имя Агафья. Сам князь называл её ласково Агаша, Гаша и уже любил по-настоящему. Ещё бы, она великолепно держалась на коне, нехудо стреляла из лука, всегда старалась быть около, что свидетельствовало и о её чувствах к молодому мужу. Она не клялась в любви, но по её глазам, смотревшим на мужа с обожанием, не трудно было догадаться об этом. И, ловя на себе эти восторженные взгляды, Юрий Данилович невольно начинал чувствовать свою значительность: «Я зять великого хана, и мне теперь можно всё!»