Ханский ярлык
Шрифт:
— Владыко, спаси!
— Что стряслось, сын мой? — негромко отозвался из угла Климент.
— На поток и разорение вече приговорило. Убить грозились.
— За что, сын мой?
— Отче, спаси. Спрячь. После расскажу.
Архиепископ явился в одном подряснике перед посадником.
— Следуй за мной, сын мой. Святая София не даст в обиду, заслонит.
Климент поспешал к собору мелкими частыми шажками — не привык к суете. Посадник шагал широко, едва ему на пятки не наступал, бормотал:
— Скоре, скоре, ради Бога.
— Да и так уж лечу, сын мой.
Лишь оказавшись под высокими сводами храма, посадник несколько успокоился. Он знал, что сюда за ним никто не доберётся, здесь его никто не достанет,
Архиепископ провёл посадника в алтарь, указав на седалище мягкое.
— Вот здесь, сын мой, садись. И успокойся. Что хоть случилось-то? Рассказывай. А не хочешь — не надо.
И посадник рассказал, ничего не утаил. И про поход и про замирение, только о своих последних распоряжениях по дому умолчал.
— Но это ж прекрасно, Семён Михайлович! Дело, Богу угодное, сотворили.
— Богу, может, и угодное, владыко, но не славянам нашим. Не ополонились, не обогатились. И все на меня. Я виноват.
— Да, увы, корысть людям очи застит, — согласился Климент. — Сколь об этом говорено-переговорено. И вроде понимают, соглашаются, а как увидят серебро аль злато, и про Бога и про себя забывают. Готовы глотку друг дружке перервать. Суета сует, сын мой.
Утешил, успокоил Семёна Михайловича владыка. Уходя, перекрестил:
— Сиди спокойно, сын мой. Молись Богу, всё пройдёт, образуется.
К вечеру явился служка, принёс добровольному заточнику квасу с хлебом.
— Ну как там? — спросил Семён Михайлович.
— Разорили твой дом, Семён, растащили всё.
«Ну, положим, тащить там мало чего осталось».
— Собак не убили? Не слыхал?
— Не знаю, Семён. Знаю, что ворота сорвали.
«Ну, ворота навесим, абы дом был цел».
Ночью вновь явился служка, вывел заточника до ветру, нужду справить. И опять запер в храме.
Жутко было в пустом храме ночью.
От собственных шорохов вздрагивал посадник. После вторых петухов лишь забылся, уснул.
На следующий день после заутрени уже архиепископ сообщил боярину:
— Посадничество у тебя отобрали, сын мой. Но ты не печалься, жив, и слава Богу.
— Да за посадничество я не переживаю, — усмехнулся Семён Михайлович. — За детей боязно.
— С детьми всё в порядке, сын мой. Все уж дома. И тебе можно идти.
— А не рано?
— Не рано, сын мой. Вчера мизинные перебесились, потешили нечистого, угомонились. Ступай, не бойся.
Лукавил Семён Михайлович, говоря, что «не переживает», сильно лукавил. Ещё как переживал, за ночь совсем седым стал, на лицо спал, почернел аж.
Вернулся на разорённое подворье, и даже уцелевшие цепняки (спасибо Дёмке!) не порадовали боярина. Волоча ноги, прошёл через двор, поднялся на крыльцо, засыпанное пером и пухом из подушек, доплёлся до опочивальни и снопом пал на голое ложе.
А к вечеру и помер. Отошёл тихо, без жалоб, без шума, без соборования. От неё, «косой», и Святая София не заслонит, коли час приспеет. Семёна Михайловича приспел, однако.
8. МИЛОСТЬ НОГАЯ
Орда, клещом присосавшаяся к многострадальному телу Руси и высасывавшая из неё жизненные соки, сама не была единой и крепкой. И в ней шло соперничество между потомками великого Чингиса [71] , и там убивали брат брата, дядя племянника, а то и сын отца. Эти замятии [72] , периодически вспыхивавшие в Орде, давали иногда передышку Русской земле, «тишину», как писали радостно летописцы. В эти годы ханам было не до Руси, они охотились друг за другом.
71
Великого
72
3амятня — смута.
Именно в результате такой замятии в 1270 году отложился от Золотой Орды хан Ногай, перекочевал со своими кибитками к Чёрному морю и стал наводить страх и ужас на саму Византию. В одной из битв победил византийское войско и принудил императора Михаила Палеолога [73] отдать ему в жёны дочь Евфросинию.
— Она будет у меня самой любимой женой, — пообещал Ногай императору.
И слово своё сдержал. Евфросиния была у него в чести и часто сидела с ним рядом, особенно на приёме иностранных посольств или других торжествах. Мало того, Ногай не только советовался с ней, но иногда отдавал решение какого-то вопроса на её усмотрение.
73
Император Михаил Палеолог (1261—1282) — Михаил VIII, основатель династии из знатного византийского рода, известного со 2-й половины XI в. В 1259—1261 гг. был императором Никейской империи, в 1261 г. отвоевал у латинян Константинополь и восстановил Византийскую империю.
Причерноморские степи от Дона до Дуная принадлежали теперь Ногайской Орде.
Великий князь Дмитрий Александрович последовал совету Святослава Ярославича, но отправился не к хану Менгу-Тимуру [74] , сидевшему в Сарае на Волге [75] , а вдоль Дона к хану Ногаю. Умные советчики подсказали Дмитрию Александровичу, что-де Ногай и Тудай-Менгу [76] , воспринявший престол от брата Менгу-Тимура, не любят друг друга и именно этим надо воспользоваться.
74
Хан Менгу-Тимур (1266—1282) — хан Золотой Орды, внук Батыя, организовал походы на Византию, Литву и Кавказ. Выдал один из первых ярлыков об освобождении Русской Церкви от уплаты дани. После его смерти начались междоусобные войны между царевичами дома Джучи.
75
Сарай на Волге — Сарай-Бату, первая столица Золотой Орды (район совр. Астраханской обл.).
76
Тудай-Менгу — хан Золотой Орды в 1282—1287 гг., был свергнут племянниками, которых потом истребил его сын Тохта.
Андрей Александрович, узнав о том, что старший брат отправился к хану, обеспокоился, что в Орде откроется истинная цена его кляузам, и послал отряд перехватить Дмитрия. Однако по понятным причинам это не удалось, засада сидела на Волге, а князь Дмитрий ушёл Доном.
Дмитрий Александрович прибыл в ставку Ногая с женой и сыновьями, Александром и Иваном, и немалой казной. Именно последнее обстоятельство гарантировало ему тёплый приём в Орде.
Он был принят ханом Ногаем и его женой во дворце и внимательно выслушан.