Характеристика
Шрифт:
Он развалился на деревянном стуле с широкой спинкой и почувствовал, что официант с топорщившимися, как перья воробья, усами тоже наблюдает девиц, рассевшихся по скалам, выставивших на солнце округлые коленца.
«Бражка старуху под гору катит…» — донеслось вдруг из-за спины. Он обернулся.
Официант спокойно стоял за ним. Но кто пел?
«И о-го-го, а в бутылке ром…»
— На здоровье, — пробормотал режиссер.
— Что вы сказали? — подозрительно посмотрел на него официант. Он и директор ресторанчика еще с утра наблюдали все приготовления. Знали,
— Ничего.
— Не хотите ли…
— Что, например?
— Ром.
— Ром?
— Кажется, я вас точно понял? — сказал официант.
Дверь открылась, и порог перешагнул сандалик Юли.
— Вот и мы, маэстро, — послышался голос Кожаного.
— Садитесь, — привстал режиссер, встречая Юлю. В который раз подумал, что мало будет назвать ее богиней или Золушкой.
«Бражка старуху под гору катит… — снова услышал он и осмотрелся, — и о-го-го, а в бутылке ром».
Позже опять услышал эти слова и заглянул в боковую дверь: откинув на спинку дивана крупную голову с красными щеками, сидел заведующий рестораном «Морская битва», и не было сомнения, что это пел он.
Юля тоже услышала песню, слова, которой падали звонко, как зимний дождь. Однако не знала: дать волю своему смеху или поджать губы. А когда тело режиссера затряслось, не выдержала и вслед за ним прыснула. До слез. А песня не умолкала, и Юля едва не лопнула со смеха.
— Давай-ка рому, — крикнул режиссер.
— Сколько?
— Три давай, только маленьких.
Юля, не приученная пить, поначалу отказалась, но потом подумала, что они расценят это как показное.
— На здоровье, — сказала она, едва коснувшись губами жгучего напитка.
Режиссер опрокинул залпом, Кожаный — тоже. Заказали еще. И для Юли заказали, но она подняла полную рюмку. Радовалась, что ее пригласили в эту компанию. Но боялась разочаровать их — не может ни пить, ни поговорить. Поэтому молчала, слушала их разговор и ни о чем не спрашивала.
— Юля, кто из четырех самый симпатичный? — поддел ее режиссер.
Взгляд ее весело заблестел, хотела сказать: «Никола», но горло пересохло; осталась с открытым ртом, растерянная и ослепленная.
— Или Старый Волк? — не поняли ее замешательства ни режиссер, ни Кожаный.
С улицы доносились крики расшалившихся девушек. Они карабкались по скалам, визжали и время от времени ревниво поглядывали на каменный дом, куда вошла Юля.
— Какой волк? — через несколько мгновений смогла выдавить из себя Юля.
— Морской…
— Он?
— Что он? — кольнул его взглядом Кожаный.
Щеки у Юли загорелись, ей стало жарко, как будто этот взгляд вошел в нее. Что они оба от нее хотят? Но когда режиссер уловил ее смущение, то чуть не задохнулся от смеха. Юля сочла, что все это шутка и незачем было потеть и сердиться. Гриша с самого начала раздражал ее, но не было причины грубить ему.
А день шел, и они с подружками не отходили от раскаленных скал. Все без исключения заглядывались на Кожаного, перешептывались и хихикали у него за спиной. Он был очень смешным в шортах и «вьетнамках». А когда сбросил рубашку, все удивились, увидев под изнеженной кожей худющее тело — ребра так и просили сосчитать их. «От любви!» — говорили одни. «От бессонницы!» — другие. Заспорили и побежали по скалам, догоняя друг друга. Юля тоже удивилась худому телу. Она думала, что это от ночных скитаний по барам, и тайно завидовала ему, что он в любое время может быть там, где захочет. Чувствовала, что Кожаный тоже украдкой следит за ней и ищет повода заговорить.
Утром он взял ее с собой, и она шла за ним, не проронив ни слова. Очень не похожи были они с Николой. И по характеру, и по остальному — этот был шустрый, поворотливый, не остановится до тех пор, пока не ступит на каждый камешек, не ощупает глазами всю округу. Вернулись, не обменявшись и словом.
— Опаздывает Волк, — сказал режиссер за следующей кружкой. — Эй, усатый, рыбку нам на обед пожарите?
— Откуда, браток?
— Мы принесем.
— Опаздывает, — вставил Кожаный.
— Знаешь, мы ошиблись. Не надо было никого отпускать, пока не начнем. Представь, если рыбы нет и он торчит там, дожидаясь кого-то с моря.
— Все. Больше не будем, — сказал Кожаный.
— Это нам на ус намотать надо. Чтоб в следующий раз…
— Чего в следующий раз — у меня уже голова закружилась — то пивка, то рома…
— А в бутылке ром, и о-го-го, — расхохотался режиссер, но Юля почувствовала, что смех этот от нервозности, от напряжения и ярости, может быть, потому, что сидят и нет сил выйти на улицу в пекло.
— Юля, — сказал Кожаный, и она снова смутилась, ее по-прежнему раздражал этот голос, — пойдем со мной на пристань.
Юля посмотрела на режиссера — сама не смела отказать. Чувствовала, что Гриша надумал остаться с ней наедине. Не пойдет она с ним, пусть думает что хочет.
— Попробуем разок с девушками, — предложил режиссер, — Старый, может, как раз и вернется.
Тут же позвал официанта с растопыренными усами.
Солнце уже запрыгнуло выше скал, било жаркими лучами море, и режиссер понял, что не сможет раскрыть глаза, жмурился и плохо видел вдаль.
Сначала пустили по скалам девушек. Юле определили медленно спускаться по крутому склону. Вдвоем с Кожаным сошли на песчаный берег и подняли камеру.
— Бегите, бегите, — крикнул он девушкам, — вы идете искупаться подальше от шумного пляжа. Как будто перед вами никого нет и вы бежите одни по скалам, через миг сбросите платьица и голыми нырнете в море.
— Голыми? — захихикали девушки.
— Ну-ну, давайте, давайте, — кричал режиссер, — будто никого нет и вы голые.
Девушки вдруг остановились — сказал «голыми», а раньше, когда уговаривал их сниматься, этого не требовал. У всех купальники были легкие, почти символические, но оказаться нагишом — они этого не сделают — крикнули: «Зачем голыми?» Режиссер разозлился на их ужимки. Сверху сорвался камушек, наверное, кто-то специально его пнул.