Характеристика
Шрифт:
— Давайте, хватит баловаться, бегите сюда и еще на скалах сбрасывайте платья.
— Не слишком ли много хочет… — донеслось очередное хихиканье.
Двоим этого как раз и нужно было: режиссер подсыпал едкие словечки, раззадоривая скромниц.
Сорвался камень, плюхнулся в воду. Все складывалось неожиданно хорошо, и режиссер жалел, что не он сам стоит за камерой. Девушки пробежали по песку, сбросили легкую одежду, босоножки, кинулись в море. Им и без того было жарко. Юля шла за ними, самая красивая, с самой грациозной походкой — останавливалась, а раз нагнулась и сорвала веронику, проросшую в трещине скалы. Кожаный следил за Юлей еще сверху, ловил каждое ее движение. Потом немножко обернулась, чтобы снять легонькое платьице. Оператор поймал, и эту застенчивость, когда повернулась, не выпустил камеру: Юля так красиво шла на него. Режиссер едва сдержал восторженный крик. И чтоб не возвращаться к этому, сказал Кожаному, что следующий кадр, когда дойдет до монтажа, будет с корабля, где парень Юли бегает по мостику или вместе с другими моряками всматривается в скалистый берег, по которому спускаются красотки.
— Фантастика, — лениво проговорил Кожаный. Он все еще стоял с руками в карманах блестящей кожи, в замешательстве от Юли. Злился на девушек, которые звали ее искупаться вместе с ними.
— Юля, подожди, Юля! — крикнул режиссер девушке.
Скинул обувь, закатал брюки и зашел в соленую воду.
— Я предлагаю, чтоб вы с Гришей сразу же пошли. Пусть приходит с рыбой или без рыбы, но только поскорее. Перекусим и начнем. Вы все потрясающие, Юля! Я очень рад! Давайте.
Юля засуетилась, забыв, куда она бросила платье, думала отказаться и сердито уставилась на Кожаного.
Никто не заметил, как он поднял платье с песка и сейчас хотел помочь ей одеться.
Кожаный блестел, как раскалившаяся жестянка. Когда он поворачивался, его тощая плоть просвечивала между ребрами, и Юле хотелось уколоть эту нежную кожу, сделать ей больно, но боязно было насмешливого пристального взгляда. И зачем ей надо было с ним пойти, могла бы сказать режиссеру, что сама разыщет отца Николы. Она знала, что он сейчас в «Кронштадте» или в «Веселье». Процеживает воспоминания с рыбаками или, съежившись где-то в углу, потягивает свою виноградную. Никола ей рассказывал, как последний раз, как только вернулся из Японии и нашел своего отца в «Кронштадте», начал ставить всем подряд кому что хочется. Через два часа уже и официанты и повара — все были пьяны. Одни подрались, другие помчались к морю догонять свои корабли. Оставшиеся сидели до тех пор, пока наконец сам директор не сказал, что пора расходиться, уж очень поздно было.
— У вас прекрасные босоножки, — сказал Кожаный.
«А у вас — кожаный пиджак», — подумала она, но промолчала.
— Наверное, любите море…
Зачем ей надо с ним связываться? Пусть не сует нос не в свои дела.
— Вы знаете, почему вас зовут Юля?
Не поняла его и на этот раз, не обратила внимания на эти слова — пусть треплется себе на здоровье.
— Вы действительно не знаете, что означает ваше имя?
— А ваше? — хотела сказать про имя, которое придумали ему с девушками.
— Юля, неужели и твои родители не знают, что Юлия означает блестящая?
Она подумала, что он шутит, но зачем его осуждать, пусть говорит что хочет — скоро пожелает на руке ей гадать.
— Вы действительно блестящая. Блестящая, — повторил Кожаный.
Дошли до скалы, которая резко врезалась в море, — пройти было невозможно. Надо снять одежду и переплыть или с поднятыми вверх руками перейти глубокую воду.
— Переплывем?
— Лучше обойти, — отбросила вариант с раздеванием Юля, но за скалой крутые берега, заросшие вязами и кустами. Прикинула, откуда лучше пройти, и первой вскарабкалась по скале. Добежала до высоких деревьев и решила не останавливаться, пока лес не кончится.
— Юля, Юля! — услышала голос Гриши. Стало хорошо от того, что можешь разозлить его. Бежала через лес не оборачиваясь. Подумала взобраться на дерево и, спрятавшись в ветвях, понаблюдать, как он будет бежать за ней. Осмотрелась вокруг, но такого дерева не увидела, да и боялась, что он застанет ее как раз в тот момент, когда она будет взбираться. Поэтому встала за плющом на кустарнике и переплела ветви. Затаила дыхание. Сейчас увидит его с курткой через плечо, плотного, с высунутым языком. Знала, что он будет бежать. Постояла так, пока прошла усталость и страх от бега через лес. Прислушалась, но никто за ней не бежал. Постояла еще, вышла из своего убежища и посмотрела назад, приподнялась на носочки и опять посмотрела. Увидела, как идет он, насвистывая и размахивая кожаным пиджаком. Юля медленно пошла вперед. Зря она так плохо о нем думала и, как дикарка, мчалась опередить его.
— Юля, Юля! — очень близко услышала его голос, обернулась — он дружески помахал ей рукой. Нагнулся сорвать цветок и опять назвал ее имя.
Юля подождала его у большого дерева. Но когда он приблизился, снова поспешила вперед.
— Юля! — Почувствовала, что он бежит, но не обернулась.
Сквозь листья сочился зеленый свет, чистый, и она не хотела думать о преследующих ее шагах.
— Юля! — Затылком почувствовала его влажное дыхание. Обернулась — Гриша. Дотронулся до ее шеи, спросил, почему не подождала его. Преподнес ей цветок, и она не знала, не будет ли это глупо, если рассердиться. Взял ее голые руки, привлек к себе, попытался сам воткнуть цветок в ее тонкое платье. Почувствовал ее тепло, и самому стало неловко. В ветвях прощебетала птица. Услышал, как сильная волна разбилась о скалу, пульсирование в ее высокой шее заметил. Почувствовал и запах старого леса, гниющего дерева и листвы, но ему показалось, что ощущает запах грибов, маслят или сыроежек, как в его лесу — под дубами или в кустах после дождя. Он не чувствовал своей руки, притрагивающейся к загоревшей коже, не мог владеть собой.
— Юлия, ты уже большая и красивая. — Знал, что в прошлом году она закончила школу и сейчас работает на консервной фабрике, но ведь должен был что-то сказать, хотя Юля его не слышала и не думала ни о чем — ни о лесе, ни о грибах, ни о своем страхе, только пальцы на шее жгли ее, а она не могла оторваться от них; где-то глубоко или на самой поверхности сознавала, что это грех, но что такое грех, почему грех?
— Юля, — сказал он дрожащим голосом, хотя уже успокаивался и понял, что может приступить.
Юля отшатнулась вдруг от его руки, но Гриша потянулся к ней вслед за цветком, который хотел воткнуть в ее платье. Сейчас он должен придумать что-то, неважно что. Не слепой — заметил: девушка волнуется, а этого вполне достаточно, чтобы начать действовать.
— Ты бывала в Софии — нет! Мы уже знакомы — приедешь. Будешь поступать в театральный? Мой, а он и твой друг — режиссер — знаешь, ты ему приглянулась, он тебе поможет. Такая фигура, такая пластика, грация, Юля, — отлет! Сто процентов — поступишь! Спорим?!
Она молчала, но в какой-то момент удивилась тому, что стоит здесь, у этого вяза, и зло дернулась:
— Пустите меня.
Но Кожаный сильно прижал ее. Она извивалась в его руках, но не закричала. Он радостно засмеялся ее сопротивлению. Почувствовал, как падают в зеленую траву. Четко ощутил изгиб ее тела. Забыв, что нельзя ее пугать, набросился целовать. И не мог, не хотел знать, что она безучастна, мертва в своей красоте, что она далеко от этого берега, от вяза и зеленой травы, что не этого она хотела, встретив его взгляд, что все это страшно — она не хочет его. И уж не найдет в себе сил через месяц встретить своего так, как до сих пор.