Характерник. Трилогия
Шрифт:
— Ну, что сынку, идем?
Рядом с ним, тем, который стоял неподалеку от своего тела, встал дед Матвей.
— Идем, внучек! Нельзя долго находиться в Ляди, пограничье, пустошь, не то место где хорошо, ты и не заметишь, как из тебя энергию высосет, нам треба пройти его быстро. Наша с тобой дорога ведет в Навь.
Сергей сделал шаг и, как и в прошлый их приход сюда, все изменилось. Изменилась окружавшая его природа, больше похожая теперь на лесные просторы средней полосы. Не было над головой солнца, а свет был чуть приглушен легкой сероватой пеленой. Дед положил руку ему на плечо, кивнул головой в сторону голубевшего по правую руку прозрачного, словно стекло, озера. Оба, молча, направились к нему по едва видневшейся тропе, а у самой воды, снова горел костер и люди, сидевшие у костра, поднялись на ноги, стоя встретили пришлых.
— Матвей, никак опять Неждана привел? Случилось чего? — вопрос задал казачий есаул, стоявший к прибывшим ближе остальных.
— Беда у нас, панове казаки!
Дед немногословно обрисовал нерадостную картину Сережкиного лиха, тем самым поверг в короткий молчаливый транс всех семерых пращуров.
— А, иди-но сюды. Сидай до нашего огня, — седой запорожец ладонью указал парню место. — Мы будем галдувать, а ты мовчать, та спать.
Показалось, прошло мгновенье, Сергей как сидел, так и заснул. Что снилось, он не помнил. Даже во сне он не мог воспринимать цветных картинок, мелькавших перед ним. Наверное, он раздвоился в своем сознании, потому как, урывками, к его разуму прорывались отдельные слова и даже фразы. Он слышал, что кто-то произносил имя Мокоши, а пред замутненным взором возникала славянская богиня всего живого. Она успокаивающе говорила слова, смысл которых он не понимал. Ее прохладная, добрая ладонь коснулась головы, и молодой казак вдруг понял, что это его родная мать стоит над ним и гладит его непокорные волосы. Хотелось вскочить на ноги, обнять маму как в детстве, но какая-то сила не давала не то, что сдвинуться с места, она не позволила ему даже открыть рот. Слеза скатилась по щеке, а женщина растаяла, растворилась в пространстве. Он услышал поминание имени Перуна, и тело его, еще миг тому назад слабое и безвольное, стало наливаться силой. Хотелось выпрыгнуть вверх, воспарить над окрестностью. Он чувствовал, теперь он это сможет. Казалось он, и прыгнул, и воспарил.
«Ого-го-го-о!»
Восторг переполняет его, переливает через край и плоти и разума.
«Ого-го-го-о! Слышите все! Это я, Неждан! И я с вами, я люблю вас всех! Какое счастье просто быть!»
Живительный свет упал на него, согрел и успокоил буйство природы в нем. Мысли потекли осознано, духовно. Лишь на миг он увидел лик Христа, несший в себе этот божественный свет, а до сознания дотянулись простые слова, заставившие открыть глаза.
— Проснись Неждан, пора!
Седой щур разбудил Сергея. Хлопец окончательно пришел в себя. И первое, что возникло в голове после пробуждения, была мысль, что его состояние сейчас сродни состоянию выздоравливающего после тяжелого недуга человека.
— Поднимайся, Неждан. Мы сделали для тебя, нашего потомка, все что смогли. Добре ж, выжгла война твое нутро. А, ежели б ты Перуновым щитом тогда не прикрылся, то сгорело бы и тело. Пройдет пять-шесть дён и твои прежние навыки и умения восстановятся, характерник. Вот только хочу тебя малость расстроить. Огонь сжег в тебе, и, наверное, навсегда, два качества, присущие нам всем. Ты больше не сможешь обладать магическим чувством опасности нависшей над тобой, довольствуйся чувством присущим всем обычным людям. И еще, мысли других людей для тебя теперь тоже не доступны.
— Ничего, я уже и так жить привыкать стал.
— Теперь нам пора проститься. Время вашего пребывания в Нави исчерпано. Матвей твой урок подходит к концу, приходит твой час.
— Я встречу его с улыбкой.
— Живи долго, Неждан. Для рода! Для державы! Прощавайте родичи.
На мгновение все померкло в глазах, потом вдруг засветилось. После такого проблеска, краски настоящего были ярки и приятны. Раздался голос Матвея Кондратьевича.
— Теперь можешь встать, сынку.
— Дед, — поднимаясь на ноги, спросил Сергей. — А эти, наши пращуры, что они про твой урок заговорили?
— То не твово ума дело, бурлачака! Придет время, узнаешь. Додому пора.
* * *
Скорый поезд «Санкт-Петербург — Новороссийск» пребывал к месту назначения по расписанию. Из плацкартного, душного вагона под жаркое солнце Черноморского побережья вместе со слабым потоком приехавших к морю на отдых людей, вышел молодой парень, крепкого телосложения, одетый в легкие светлые брюки и футболку белого цвета. Брезентовая сумка, пошитая по типу парашютной, за лямки переброшена через левое плечо. Оглядевшись, взял направление на бетонный мост, широкая лестница с перрона поднималась именно на него. Поезд, выплюнув приезжих на Новороссийскую землю, задраил двери, отделившись от полуденной жары, но все еще стоял на месте, не спешил освободить рельсы. Людей было действительно мало, да и не могло быть по-другому. В стране бардак и кризис, безденежье и бандитизм, а ощущение, что страна воюет, присутствовало даже на курортном юге.
Пройдя по мосту и оставив позади здание вокзала, парень оказался на не слишком широкой привокзальной площади, впритык к которой примыкала городская дорожная магистраль. Площадь жила своей повседневной жизнью. Сам Новороссийск, не курортный рай, это город-труженник, здесь и порт, и цементные заводы, нефтехранилища, терминалы. Трудно отнести его к развлекательным центрам. Серый камень стен зданий, серый налет на асфальте, пыль на крашеном металле, только слегка исправляла яркая зелень листвы на деревьях, да пестрые цветастые длинные юбки цыганок заполонивших часть свободного пространства площади вносили колорит в привокзальный пейзаж.
Пристально вглядевшись в ладную фигурку одной из молодых цыганок, признал в ее облике, что-то узнанное из «прошлой жизни», той, что осталась за пределами действительности, осталась по ту сторону войны. Он даже остановился, анализируя «картинку» восприятия. Это действительно была она, та девочка, в свое время проявившая влюбленность к подростку, волею случая попавшему в цыганский табор. Юный «гаджо», тогда со снисхождением отнесся к двенадцатилетней пацанке чужой с ним крови, всеми силами старавшейся привлечь его внимание к своей персоне.
— Рада! — почему-то волнуясь, громко позвал он, еще не веря, что не ошибся.
Девушка оглянулась на зов, может, подумала, что окликнул кто-то из своих. Пройдясь взглядом по округе, в конце концов, остановила его на стоявшем столбом русском парне. На лице пробежала вереница чувств, последовательно сменявших друг друга по мере изучения объекта внимания. Безразличие, интерес, удивление, восторг, радость. Не обращая внимания на товарок, занимавшихся обычной для их племени «работой», цыганка, с присущей молодости стремительностью подбежала к молодому человеку. Ситец юбок, одетых одна на другую, при резком повороте тела, взметнулся колоколом, колыхнулся на горячем ветру.
— Ты-ы!
Из прекрасных уст вырвались одновременно вопрос и утверждение, в улыбке озарив искру крупного жемчуга зубов. Волшебным звоном зазвучало на груди монисто из монет.
Да, это была она, но какая! Повзрослела, расцвела за прошедшие четыре года. Действительно превратилась в настоящую красавицу. Тонкие черты лица, длинные пушистые темные волосы, карие глаза и умопомрачительный стан, облаченный в национальные одеяния. Рада! Как же он мог тогда не заметить ее? Просто наверное, не пришло тогда ее время Боже, как хороша!