Характерник. Трилогия
Шрифт:
— Вон видишь драбаровкиню, ту, что у входа в торговые ряды на скамейке сидит? Да, старая! Это Хитана и есть.
— Вижу.
— Обрати внимание на праздношатающихся ром. Вон, один, второй, за ларьком с цветами третий. Это ее охрана. Берегут ее в таборе, очень ценят жизнь и здоровье шувани. Польза от нее обществу большая! На молодых цыганок не смотри, они все своими делами занимаются. Хитана не их забота, сами на заработках.
— Все, Рада, спасибо тебе. Теперь уходи, не отсвечивай. Мне ни чем не поможешь, только мешать будешь.
— Бахт тукэ, Сережа!
— И тебе удачи, красавица.
Утреннее солнце еще не успело набрать силу. Тень утренней прохлады пока не полностью растворилась в жарком мареве. Рынок жил своей повседневной жизнью, теряясь в догадках кого сейчас больше под крышами навесов, покупателей или продавцов. Развалы овощей, сменялись столами, на которых навезенные из Турции и Азербайджана фрукты соседствовали с местной черешней и ранними яблоками местных сортов. Чего здесь только не было. Лотки желтых спелых абрикос, царствовали, казалось повсюду, краснобокие персики испускали аромат, а янтарь винограда не просил, требовал: «Купи!». А вот и рыбные ряды. Здесь вяленая рыба, целая и разделанная на две половинки, истекающая жирком и солью, гроздьями висела на бечеве, и лежала на прилавках. Вон и свежая, утреннего улова. Можно купить и живую рыбу. Мужчины кавказкой наружности, не то грузины, не то абхазы, продавали вино на любой вкус и кошелек. А хочешь чачу? Вот тебе и она! Светлая как слеза, и пахнет виноградом. Мясные ряды чуть поодаль. Свинина, баранина, говядина, куры, утки, все что пожелаешь. Дальше сыр, сметана, молоко. Подходи, торгуйся, это южный базар. Нет, здесь тебе не Москва, здесь, если ты не торгуешься, тебя не уважают. Оглянуться не успеешь, втюхают дрянь за твои же кровные. А потому что, не будь лохом, прояви к продавцу уважение, поторгуйся, за жизнь с ним поговори. А, иначе, зачем ты сюда пришел? Иди в магазин, там товары для тупых и безъязыких. Базарный шум, привычный для постоянных клиентов, не портил общий фон.
Старая шувани давно приметила господинчика у винных рядов. Серьезный мужчина, с сединой и брюшком привлекал внимание и у торгашей, но понравился он ей не внешностью. Пара голдовых гаек на толстых пальцах, да цепь с крестом, на бычьей шее, граммов, наверное, на пятьдесят, не меньше. Тут все понятно, новый русский, ни то из братков, ни то из чинуш будет. Ай, хороший мой! Ай, пригожий! Ну что ты там трешься у горных козлов, балычо толстомордая? Мишто явьян[12] ко мне! Ну, еще стаканчик пропустишь, и ты точно мой!
Мужчинка, издали подмеченный гадалкой, наконец-то отлип от винного ряда. С улыбкой на лице и видно в хорошем настроении, направил свои стопы в сторону хищницы готовой захомутать свою жертву. Уже поравнявшись с цыганкой, бросил взгляд на старую женщину в национальной одежде. В отличие от других цыганок табора, в большинстве своем с кучей детворы, просивших подаяния, шувани носила на шее роскошное монисто из золотых монет. Червонное золото царской чеканки, не просто украшение, это проводник цыганской магии, помощник и подсказчик. Это амулет. А золото на руках, оно тоже «волшебное», без него шувани «ноль», как и любая ведьма-ворожея. Отними это все у нее, и она как колдунья погибнет. Кто будет хранить табор в магическом плане? Кто накажет любого покусившегося на род, на племя? Пусть только попробуют. Прокляну! В муках загнутся!
Взгляд пьяненького мужичка, лишь «крылом» коснулся глаз цыганки. Повеяло смертью, могильным холодом. Но, это лишь миг. Да, нет, видать показалось. Так иногда бывает, ходит человек, ест, пьет, дышит, а на самом деле давно мертвец, только редко кто видит это. Может из таких? Хитана поднялась со скамейки, направилась следом за жертвой. Вот и место удобное.
— Эй, молодой, красивый! Дэ васт! Дай руку! Погадаю! Всю правду тебе скажу.
Гаджо выпитое вино явно повело в сторону, невольно он коснулся плеча цыганки. Охрана, издали наблюдавшая за представлением, как не раз уже было, не стала подходить ближе. Ну, выпил человек не в меру, так даже проще. Шувани сама справится.
— Бахталэс, морэ!
— Привет земляк!
* * *
Взгляд жертвы уперся ведьме в переносицу, рука до боли сжала плечо. Какие страшные глаза!
— На дарпэ, шувани[13], - словно прошипела змея, выплеснулись слова из уст жертвы. — Бэш паш мандэ[14]. Так, правильно.
— Тутэ романэ якха[15], - пролепетала старуха, быть может в попытке вырваться из гипнотического капкана.
Туман поплыл в голове колдуньи. Тяжестью налились конечности, и сопротивляться всему происходящему не было ни сил, ни желания. На краю сознания, огонек, бившийся в голове, теплил надежду, что ром, а взять ее в оборот мог человек одной с ней крови, пожалеет старуху. Но, нет!
— Саро джином, — ответила неотвратимость. — Вчера на этом рынке ты забрала у женщины ловэ и золото. Деньги, это ладно, твой приз за человеческую глупость, но с золотом ты накололась. Никто тебя к себе в дом не звал. Да и не стоило тебе зариться на мелочь. Теперь последует наказание. Снимай монисто с шеи и бросай сюда. Сама снимай.
— Я не могу-у!
Раскрытый матерчатый чехол лег старой цыганке на колени. Шепот, словно шелест осенних листьев, пробился из-за пелены, последняя попытка сопротивляться причинила боль. Только на миг, будто металлический обруч, сдавил мозг, и тут же отпустил. Кричать не могла, звать на помощь тоже. Со стороны, могло показаться, что цыганка гадает простофиле, «колет» его на «позолоти ручку».
— Считаю до трех. На «три», ты умрешь, просто задохнешься. Жить-то хочется? Раз, два…
Ожерелье выпало из безвольной руки шувани, с легким звоном юркнуло в нору чехла.
— Теперь кольца с рук.
— Пожалей, ужянгло ром![16]
— Нет. Кольца. Та-ак, хорошо. Запомни старая накрепко, попытаешься колдовать, умрешь после первого же раза ровно на девятый день. Умирать будешь в муках. Рамиру передай, что золото женщине нужно вернуть. Если баро умный, то выполнит мое пожелание. Прощай!
— Тэ скарин ман дэвэл![17]
— Спать.
Мужчина поднялся на ноги и нетвердой походкой направился прочь от сидевшей на бревне, привалившейся к стене здания цыганки. Охрана так и не дернулась, судя по всему, клиента окучили, и милостиво отпустили. Ай, да шувани!
Старый причал, неподалеку от порта, на своем веку повидал многое. Вот и в этот раз по его просмоленным выбеленным солнцем и морем доскам, к оконечности пирса подошел молодой человек спортивного сложения. Район не был курортным и пляж рядом с причалом, как таковой отсутствовал. Валуны, волной выброшенные на берег, уже вросшие в галечный грунт с огромными наносами чернеющих подсохших, преющих водорослей, испускавших неприятный запах, отпугивали приезжих от этого места. Никому небыло дела до этого куска земли, обрывающейся к воде. Пустынно, немноголюдно. Кайф!
* * *
Парень уселся на самом краю помоста, почувствовал, как бултыхаются набегавшие под ним волны, задевая проржавевшие сваи. Подставил яркому солнцу лицо. Сощурив глаза, отдыхал от проделанной работы. Тяжесть постепенно отпускала его. Нелегко было вот так сразу, после долгого перерыва, несколько часов держать чужую личину, а потом еще и контролировать каждое действие умудренной опытом и годами шувани. Он победил, вырвал ядовитые зубы у подколодной гадюки. Даже лишившись своих навыков и умения ощущать мысли людей, через гипнотический контакт он почувствовал, насколько же сильно старая цыганка ненавидит людей, причем не конкретных, может быть когда-то сделавший ей худо, а всех, не разбирая ни возраста, ни пола. Действительно — черная ведьма. Ей радостно, когда плохо другим.