Харама
Шрифт:
— Пойдем, Тито, нас ждут. Если б они знали, что мы все еще стоим тут…
Ниже плотины река, вырываясь из затворов водослива, вновь обретала стремительность. Там она бежала по неглубокому ложу среди валунов и красных полос отмелей с зелеными пучками пырея. Здесь вокруг было много закусочных — небольшие одноэтажные домики, рассыпанные вдоль реки. Одни стояли высоко, на холме с песчаными склонами, другие — у самой воды, у плотины, так что отсюда видны были только их крыши да увитые виноградом беседки, битком набитые людьми. Отчетливо доносились голоса и взрывы смеха, стук кулаков и кружек о деревянные столы, дым и запах
— Вот этому воскресенье действительно в праздничек, только пошевеливайся, — заметил Тито.
Ближе к шоссе стояли дома, окруженные глинобитными стенами, на которых сверху блестело битое бутылочное стекло.
— Вот уж это, по-моему, ни к чему, — сказал Мигель, указывая на стены. — Плохим человеком надо быть, чтоб такое устроить.
— Бывают люди, которые воровства боятся хуже лихорадки.
— Оно, конечно, никому не нравится. Но бороться с воровством вот так — не дело. И не столько само по себе это нехорошо, сколько потому, что этим самым выражают. Ну, что они нам показали? Ничего, кроме себялюбия и страха за свое добро.
— Это верно. Хорошего тут мало.
— Ведь надо же! Видно, тот, кто придумал эту штуку с битым стеклом, остался очень доволен. Уж наверняка был самый что ни на есть поганец и жадюга. Просто сукин сын.
— Правильно говоришь.
Они подошли к кафе Маурисио.
— Привет.
— Ну как, ребята? Хорошо искупались?
— Да ничего.
— Обедать, значит, здесь будете?
— Нет, на реке. Мы пришли за судками.
— Что ж, отлично. Вам еще вина? Вижу, с тем, что налил утром, вы хорошо управились.
Маурисио взял пустые бутылки со стойки. Лусио сказал:
— Слушай, налей им по стаканчику, я угощаю, а заодно и всем нам налей.
Мигель обернулся:
— Большое спасибо.
— Не за что.
К Маурисио подошел полицейский и спросил, кивнув в сторону Мигеля:
— Этот сеньор, ты говорил, хорошо поет!
Маурисио с укоризной посмотрел на него:
— Да, этот. Чего тебе от него надо? — И он обернулся к остальным. — Сейчас увидите, что значит никому не давать покоя.
Полицейский, не слушая его, подошел в Мигелю и восторженно сказал:
— Извините, позвольте мне вас приветствовать. Меня зовут Кармело Хиль Гарсиа, я большой поклонник пения.
Он обращался к Мигелю так, словно тот был знаменитым певцом.
— Очень приятно.
— Мне тем более. Особенно я люблю фламенко, — продолжал полицейский. — Знаете, прошлой зимой, нет — позапрошлой, я пошел на большую жертву: купил себе проигрыватель. Короче, доставил себе удовольствие. А все ради канте хондо[12]. Не думайте, мне во многом пришлось себе отказать. И все же считаю, оно того стоило. Да, да, теперь я знаю Пене Пинто и Хуанито Вальдеррама — королей песни, всех узнал, наверно, всех…
Он все еще продолжал жать руку Мигелю, который смотрел на него, улыбаясь.
— Послушайте, только не считайте меня профессионалом, — сказал Мигель. — Я немного пою, вот и все. Для друзей.
— А я не сомневаюсь, что вы это делаете как нельзя лучше. Надеюсь, я буду иметь удовольствие немножко вас послушать. Мне доставит большое наслаждение, честное слово.
Маурисио не выдержал:
— Да отпусти ты его руку, горе мое! Каждый и сам потеет в такую жару, как сегодня, ну зачем еще держать друг друга за руки!
Кармело послушался.
— Ничего, ничего, — сказал Мигель. — Это очень любезно со стороны сеньора…
— Оставьте, он, как пропустит два-три стаканчика, становится таким надоедливым, ну прямо за горло берет. Уверен, к тому ведет, чтобы вы тут же ни с того ни с сего пустились в пляс, да еще и песни запели с ходу, вот так, натощак и всухую.
Полицейский запротестовал:
— Неправда! Я прекрасно знаю, как должно приступать к пению: в стиле булериа[13]. А ты что думаешь? Никого нельзя просить, чтоб взял да и начал ни с того ни с сего. Чтоб получилось как следует, надо войти в настроение и мало-помалу разойтись. Верно я говорю, а?
— Да верно, верно. Только сейчас-то ты оставь парня в покое. Хватит ему надоедать! Тебе непонятно, что все уже от тебя устали?
— А что тут такого, дружище? Мне очень приятно было познакомиться с молодым человеком и обменяться впечатлениями о том, чему оба мы так преданы. Правда, я вам не надоедал?
— Никоим образом, совсем напротив…
Мясник и Чамарис заливались смехом.
— Во дает этот Кармело! Силен, бродяга!
Тито не мог долее сдерживать смех, а скоро и Кармело присоединился ко всеобщему веселью, сохраняя настороженно-счастливое выражение лица и как бы чувствуя себя польщенным тем, что он — причина этого хохота. Не смеялся только мужчина в белых туфлях. В дверях появилась девочка в красном платье и сказала с порога:
— Отец… — И запнулась, увидев мужчину в белых туфлях.
Маурисио сказал:
— Заходи, милая. Не стой на солнцепеке.
Девочка колебалась. Вмешался Чамарис:
— Да входи же, Марита, не будь букой. Никто тебя не съест.
Тогда она бросилась вперед, мелькнула как метеор и уцепилась за штанину Чамариса. Тот поцеловал ее в голову и сказал:
— Послушай, дочка, что это ты сегодня вдруг так застыдилась? Ты же у меня сорванец. Ну, чего тебе?
Девочка тихонько ответила:
— Мама сказала, чтоб вы шли обедать.
— Ладно. Вот сейчас и пойдем.
Девочка все крепче цеплялась за штанину отца, отвернувшись от всех присутствующих. Тогда мужчина в белых туфлях подошел и опустился на корточки рядом с ней. Он сказал, улыбаясь:
— А я уже понял, что это ты была сегодня утром. Я ведь узнал тебя, лягушонок.
Она спрятала лицо в колени Чамариса. Мужчина в белых туфлях не отставал от нее:
— Ну, повернись, барышня, посмотри-ка на меня. Ты думаешь, я на тебя рассердился?