Харама
Шрифт:
Маурисио оторвал взгляд от сигары, которую он разминал:
— Понимаешь, кофе не самый лучший, сам увидишь. Тут я ничего сделать не могу.
— Да какая разница. Не беспокойся. Мы не аристократы. Был бы черный.
— Это я тебе обещаю. Просто не хотел, чтоб ты разочаровался.
— Неси, неси. Наверняка будет не хуже, чем во многих мадридских кафе, где тебе скажут, что подают «особый», и сдерут три песеты, а подсунут ячменный отвар.
— Хорошо. А что будете пить?
Фелипе обернулся к своему семейству, вопросительно поднял
— Мне коньяк, — сказала Нинета.
— То же самое, — сказал ее муж.
— А мне — сладкой анисовой.
— Значит, три коньяка и одну анисовую, — подвел итог Фелипе.
— Понятно. И четыре кофе. Сейчас принесу.
Маурисио ушел. У двери он столкнулся с Хустиной, за которой следовали Кармело, Чамарис и оба мясника. Прижался к стене, пропуская их.
— Мы сыграем в «лягушку» с твоей дочерью! — громогласно заявил мясник Клаудио. — Ты разрешишь?
Маурисио пожал плечами:
— Мне-то что.
Войдя в зал, он сказал, обращаясь к Лусио:
— Вроде собрались в бабки играть. Есть мне когда смотреть…
Хусти задержалась у двери в кухню:
— Пойду возьму шайбы.
Шайбы лежали в ящике кухонного стола из сосновых досок, между ножами, вилками и открывалками.
— Кармело останется вне игры, — сказал Чамарис и повернулся к столику, где сидело семейство Оканьи: — Добрый день, приятного аппетита.
— Спасибо, а нам — удачи.
— Мне все равно — что играть, что смотреть, — сказал Кармело.
Пришла Хустина.
— Ну, посмотрим, кто начнет?!
— Ты, конечно, — ответил Клаудио. — А то как же! Девушкам всегда дорога открыта.
— Ишь какой хороший! — возразила она. — Вот как нам дорогу открывает.
— Да нет же, если хотите, мы начнем, что тут такого?
Хустина отдала ему шайбы. Чамарис отсчитал пять шагов от ящика с лягушкой и провел в пыли черту носком ботинка. Клаудио стал возле черты, наклонился вперед и собрался было уже кидать, но передумал и сказал:
— Подождите, я отведу эти велосипеды в сторону, а то мешают мне целиться.
— Рассказывай!
Кармело помог отвести велосипеды. Чамарис сказал Хустине:
— Послушай, я буду бросать первый, ведь я играю хуже. А ты — напоследок, в нашей команде ты самая сильная, и сделаешь как надо, чтоб нам их обыграть, идет? — И подмигнул ей.
— Конечно, — ответила Хустина.
— Ну, вы уже сговорились?
— Еще бы!
Кармело и Клаудио переставили велосипеды.
— Ну, команда «Грудинка и Филе» выходит на поле.
Клаудио, стоя у черты, отвел левую ногу назад, а корпус сильно наклонил вперед. Несколько раз он качнул в руке шайбу, описывая дугу снизу вверх от колена до головы и тщательно целясь. Наконец бросил, первая шайба отскочила от губы лягушки и упала в пыль. Остальные девять падали на металл или на дерево, принося очки. Седьмая попала на лягушку, девятая — на мельницу. Еще две упали на землю.
— Плохое начало, — сказал второй мясник.
— Так это ж начало, —
Чамарис подсчитал очки и собрал шайбы.
— Три тысячи четыреста пятьдесят. Теперь играю я.
— Посмотрим, как пойдет, — подбодрила его Хустина.
— В твою честь, — ответил тот, поднимая руку.
Чамарис вытянул руку почти прямо перед собой, держа шайбу на уровне правого глаза, и, целясь, прищурил левый. Затем медленно опустил руку, поднес к низу живота и резко выбросил шайбу. Первой шайбой он попал в лягушку и обернулся к Хусти:
— Первая — чтобы сократить разрыв.
Опуская руку во второй раз, он не спеша произнес:
— А эта… чтобы сравнять счет.
Но больше ничего путного выбить не смог: остальные девять шайб не принесли ему ни позора, ни славы.
— Нечего было болтать после удачного броска, — упрекнула его Хустина.
Второй мясник доставил ей много радости: он бросал шайбы весело и непринужденно, одна отскочила и ударилась о звонок велосипеда. Бросал он неровно и часто переступал черту, но все-таки дважды выбил лягушку. Каждый раз он сам себе кричал: «Оле!» Так что Хустине сразу же досталась нелегкая задача. Но Кармело сказал:
— Сейчас вы увидите, как надо играть, — а сам смотрел Хустине в вырез платья, когда она нагибалась.
Хусти поцеловала первую шайбу, устремив взор на лягушку. Затем отвела руку к поясу, высунула язык, выбросила руку вперед и вверх, и шайба полетела. Так повторялось каждый раз, и каждый раз она удерживалась у черты, стоя на одной правой ноге, будто вот-вот потеряет равновесие. Хусти выбила две лягушки, но с соперниками они не сравнялись, у тех получалось на две тысячи очков больше. В следующий кон Клаудио увеличил разрыв, выбив четыре лягушки, а Чамарис свой результат улучшить не смог. Но и другой мясник оказался не сильнее: едва-едва попал в две мельницы.
— Посмотрим, поправишь ли ты наши дела, Хустина, — сказал Чамарис, когда настала ее очередь.
Хусти выбила три лягушки и с досады махнула рукой — последняя шайба отскочила на землю от самых губ лягушки.
— Какая неудача! — воскликнула она.
Клаудио удачно бросил и в третий раз, но Чамарис также подтянулся, попал в две лягушки и две мельницы.
— Мы еще им покажем! — сказал он, попав второй раз в лягушку.
Низенький мясник бросал немного лучше, чем раньше, но счет существенно не изменился.
— Вот выходит дядя Теодоро и всем дает фору, — сказал Кармело, когда в третий раз настала очередь Хустины.
Подошли дети Оканьи и стали смотреть на игру.
— Выше голову, Хусти, — сказал Чамарис. — Все в твоих руках!
Девушка огляделась, поерзала ногой по пыли, стараясь поставить ее покрепче, и, улыбаясь, наклонилась в сторону лягушки. Первая шайба пролетела мимо, но вторая и третья зацепились за бронзовую пасть. Чамарис сжал кулаки.
— Давай, красавица! — шептал он.