Харама
Шрифт:
— Еще бы. Нет посредников, которые все усложняют, повышают цену товара, а нам от этого — ничего, кроме убытка.
— Пока яйцо попадет в твои руки, — продолжала Петра, — две трети того, что в нем есть, по дороге уже испарилось.
— Хорошо, пусть так, — возразил деверь, улыбаясь, — пусть так, но ведь и мы, бедняги, те, кто живет куплей-продажей, — мы ведь тоже имеем право на существование, не так ли?
— В том-то и дело. Вы как раз и взвинчиваете цены. Это вы доводите до умопомрачения нас, несчастных
— Ну оставь нам хоть закуток. Жить всем надо.
— Вам оставлено, и немало. С этим ничего не поделаешь. И только увидев вот это, понимаешь, чего вы нас лишаете.
— Ты права, голубушка, права, тут ничего не скажешь. Все так и есть. Я это признаю. Тут все прекрасно: кто станет спорить, что курица-несушка приносит хозяину немалый доход в зависимости от рыночных цен на яйца. Это — золотое дно.
— Ага, вот видишь? — вмешалась его жена. — Так что бы тебе вместо канареек не держать у нас в доме десяток кур?
Ее каталанский акцент стал еще заметнее.
— В доме? На шкафу, что ли? Да понимаешь ли ты, какого труда и каких денег стоит содержать кур и добиться, чтобы они хорошо неслись?
— Ну, если уж на то пошло, ты и на клетки тратишь силы и средства… А что нам приносят эти милые птички? Какой прок от канареек?
— Они поют.
Петра оделяла детей пирожными, по очереди, начиная с младшей. Девочка взяла свое и теперь смотрела, какие достанутся братьям.
— Ну что? — спросил Хуанито. — Поменяемся?
— Не хочу, — тряхнула волосами Петрита и отошла со своим пирожным, прикрывая его рукой. Потом еще долго стояла, прежде чем приняться за лакомство.
— Я люблю, когда в доме животные, — сказал Фелипе. — Какие угодно. С ними как-то веселей, к ним привязываешься, они к тебе тоже.
— Так-то оно так, — заметила Петра, — только нам при этой четверке о другой живности думать не приходится. По-моему, веселья нам с ними так хватает, что можем поделиться с кем хочешь. Для нас это было бы совсем неплохо, а?
— Да нет, это еще ничего не значит. У меня подруга замужем в Барселоне, у нее трое детей, но она все равно очень любит кошек и держит пять штук.
— Какой ужас! Пять штук!
— Ну, это кто как смотрит. Вот если б ты их держала, это было бы плохо, потому что ты их не любишь.
— А что в них хорошего? — сказала Петра. — Пресвятая дева, какая от них вонь! Не управишься за ними убирать: эти твари гадят скорей, чем ты успеваешь подчищать, так и ходи с утра до вечера с метлой и совком. Нет уж, спасибо! Животных мне не надо! Ни кошек, ни собак, ни кого другого. На кой ляд?
Невестка Оканьи расхохоталась:
— Петра, прости меня, не сердись, но я просто не могу! Ты так смешно говоришь! — Она похлопала Петру по руке, закатываясь смехом. —
Петра сначала глядела на нее недоверчиво, потом тоже засмеялась, и теперь обе изнемогали от смеха, глядя одна на другую, и никак не могли остановиться.
— Ну что за дурочки, — сказал муж каталонки, — кошмар!
Больше за столом никто не смеялся, все уставились на них.
— Отчего они смеются, папа? — возбужденно спросила Петрита, дергая отца за рукав. — Ну скажи, отчего?
— Да просто так, деточка, просто так, — непринужденно ответил тот. — С мамой это бывает…
— О, господи… надо же!.. — стонала Петра, задыхаясь от смеха. — Ой, умираю!..
— Это хорошо, что у вас веселое настроение. На здоровье!
— Ну она бесподобна, правда? — восклицала невестка. — Бесподобна!
Наконец смех утих. Дети смотрели на взрослых, не зная, что сказать.
Фелипе обратился к брату:
— Серхио, как ты насчет сигары, а? Запалим?
— Ну давай, — ответил тот, поправляя засученные рукава, словно собирался взяться за тяжелую работу.
Серхио стряхнул с колен крошки. Фелипе протянул ему сигару «Фариас»:
— Держи. Они — что надо, сам увидишь.
Фелипе Оканья сунул сигару в рот и похлопал по карманам брюк и пиджака, висевшего на спинке стула, отыскивая спички.
— Огонь — за мой счет, — сказал его брат.
— Папа, тебе очень нравится курить эту сигару? — спросила Петрита.
— Да, доченька, как тебе пирожное, которое ты только что съела.
— А тебе, дядя, тоже нравится?
Серхио в это время раскуривал сигару, за него ответила жена:
— Понимаешь, твоему дяде всегда нравится то, что ему вреднее всего.
Серхио поднял на нее глаза, оторвавшись от сигары, потом глубоко вздохнул, а Петрита провожала взглядом брошенную спичку, дымной кометой опустившуюся на землю.
— А как твой гастритик? — спросил Фелипе.
— Как ему и положено.
— От добра никогда худо не будет, Нинета, ты не беспокойся. Ничего твоему мужу не сделается, если он сегодня кое-что себе позволит. От хорошего ни с кем еще беда не приключалась. В жизни не слыхал, чтоб от этого кто-нибудь умер.
— Не совсем это так, Фелипе. Бывает еда здоровая, а бывает и тяжелая. Серхио вечно мучается желудком. Ну ладно, я его оставлю в покое, пусть сам думает, не маленький…
Хуанито встал со стула.
— Э, ты куда это? — раздался голос Петры.
Мальчик снова сел, не сказав ни слова. Амадео спросил:
— Мама, можно мы пойдем к кролику?
— Вы поели? Покажите-ка ваши мордашки…
Все трое под взглядом матери смотрели паиньками.
— Можно. Но глядите, оттуда — ни на шаг. Чтоб я вас видела, ясно? И ведите себя как полагается. Можете идти.