Харама
Шрифт:
— У твоего отца — широкая душа. Тут все его любят. Так что если друг из того же теста, то все ясно, — сказал Чамарис.
Хустина стояла, опершись локтями о стойку, и качала ногой. Высокий мясник подошел к ней и сказал, склонив голову набок:
— Ну как, дочка, сегодня ты окажешь нам честь?
Хустина подняла голову:
— О чем это вы?
— О том, моя девочка, как ты сегодня? — ответил мясник, указывая большим пальцем и кивая головой в сторону сада.
Хустина воскликнула,
— Да ну вас, вы все свое! Без меня не можете обойтись, что ли?
— Нет, милая, ты у нас самая главная. Кто придает игре смак и азарт? «Лягушка» без тебя — что жаркое без мяса. А кроме того — кто будет моим соперником, если не ты?
— Э-э, нечего заранее сговариваться, — запротестовал Чамарис.
— Предупреждаю, мой жених в пять часов придет за мной.
— Тогда пошли скорей, не то будет поздно. Чем раньше, тем лучше. Партии две успеем сыграть.
Чамарис сказал:
— Давай, Хустина: мы с тобой против мясного цеха. Мы их расколошматим, вот увидишь.
Хустина на мгновение заколебалась:
— Дело в том, что… — И решительно закончила: — Пошли.
«Здесь больше делать нечего. Двинем дальше». Мороженщик закинул за плечи пробковое ведерко и ушел к волнолому. На реке раздался всплеск — бросили в воду собаку. Потом какие-то люди, целая семья, подняли крик, оттого что собака стала отряхиваться возле них. Все обернулись в ту сторону посмотреть, что там такое. «Не дают вздремнуть после обеда», — бурчал Даниэль. Солнце стояло теперь над правым берегом Харамы. Вдали, над цементным заводом в Викальваро, поднимался дым и узким жгутом тянулся к Мадриду.
В тишине слышно было, как у кого-то заурчало в животе, и кто-то заметил:
— Чьи-то кишки песни запели…
— Мои, — смеясь, признался Себастьян. — Это сардинки поют «Отче наш».
Алисия, приподнявшись на локтях, смотрела в лицо лежавшему на спине Мигелю. Мели глядела на них сквозь темные очки. Мигель, ласкаясь, дул невесте в шею. Мели наблюдала за ними.
— Послушай, Али, хочешь, я тебя причешу? — вдруг спросила она.
— Что? Нет, спасибо, Мели. Сейчас не надо. Потом, попозже, ладно?
— Лучше бы теперь. Пока волосы не совсем высохли. Не то такой копной и останутся, потом не расчешешь…
— Какое там не высохли! Часа два уже как они сухие-пресухие!
— Ну что ж, как хочешь…
Мели отвернулась от них. Подобрала прутик и принялась чертить в пыли: писала какие-то буквы, которые тут же стирала, потом черточки и крестики. Наконец сломала прутик и обернулась к Фернандо. Глаз его она видеть не могла — он прикрыл их от солнца согнутой в локте рукой.
— Ну вот! И этот заснул.
Из громкоговорителей, установленных возле закусочных у
Мели снова посмотрела на Алисию и Мигеля.
— Хорошо ты отделал рубашку!
— Кто? Я?
— Ну да, кто же еще. Ты ее всю извозил в пыли. Валяетесь где попало!..
— Неважно, — ответил Мигель, пожав плечами. — Все равно я собирался, как вернусь домой, бросить ее в стирку.
Мели ничего не ответила. Легла навзничь, подложив руки под голову.
— Фу, какая пакостная жара!.. — вздохнула она.
Здесь, в тени под деревьями, слепило глаза нестерпимое сияние противоположного берега, залитого солнцем; свет тяжкой глыбой придавил открытое поле, стерев фигурки овец на белесой равнине.
Лусита сказала:
— Ой, как у меня спина сгорела! Не могу даже лечь.
Она оторвалась от земли, села:
— Кто бы мне втер в спину немного крема? — спросила она и посмотрела на Тито.
Тито, лежавший рядом с ней, поднял глаза.
— Тито, может, ты будешь так любезен и окажешь мне эту услугу?
— Ну конечно, я тебя натру.
— Спасибо. Ты не можешь себе представить, как жжет.
Мели, склонив голову набок, снова наблюдала, как милуются Алисия и Мигель.
— Слушай, хочешь слабую сигаретку? Угощаю, — обратилась она к Мигелю.
— Что-что? Ах, сигаретку, да-да, конечно.
— Сейчас достану.
Лусита сказала:
— Передай мне сумку, пожалуйста, там у меня крем, — и протянула руку.
— Я сам найду, — сказал Тито.
— Нет, не суй нос куда не надо, — потянула она его за руку. — Дай сумку сюда.
Тито отвел руку с сумкой так, чтобы она не могла достать.
— А я любопытный. У тебя там секреты, Луси?
— Там мои вещи. Не люблю, когда в них роются. А еще говорите, что это мы любопытные. Ну, дай сюда.
Тито отдал сумочку.
— Ладно, детка, забирай. Береги свои секреты.
— Да нет там никаких секретов. Успокойся, там ничего интересного. Ты бы разочаровался. Хочешь, я покажу все, что там есть? Я — неинтересная особа, и тут ничего не поделаешь.
Она шарила рукой в сумочке, отыскивая крем.
— Тогда почему же ты не хотела, чтобы я сам посмотрел?
— Просто я люблю показывать из своих рук, только поэтому. И не терплю, когда моими вещами распоряжается кто-то другой. Держи крем. — И она легла ничком. — Погуще мажь плечи, — попросила она.
Выше по течению кто-то кричал, под сводами моста откликалось гулкое эхо. Паулина обернулась. Наверху, в начале моста, переливался в лучах солнца сине-желтый диск — железнодорожный знак. Себас лежал, положив голову на колени Паулине. Он протянул руку и дотронулся до ссадины у Сантоса на щиколотке.