Харбин
Шрифт:
Сашик грёб молча, он уже понял, что сейчас от него ничего не требуется, ни стихов, ни умных речей. Наверное, Муре хотелось, чтобы рядом с нею просто кто-то был.
– А всё-таки, Сашик, могу я вам задать вопрос?
Он кивнул.
– Откуда вы про меня узнали?
Отвечать надо было быстро и не задумываясь. Сашику это было бы легко, если рассказать правду, хотя и не всю. Зимой, когда Лапищев поставил ему задачу познакомиться с Мурой, он дал ему вырезку из газеты «Заря», из новогоднего номера. Там была короткая заметка про девушек-телефонисток с городской станции. Они в ней были очень ласково описаны, и последней упоминалась Мура, про которую было сказано, что «в последнее время она ходит грустная». Сашик сохранил эту вырезку, а потом в газетных залежах Кузьмы Ильича нашёл нужный номер и сейчас рассказал Муре только об этом.
– И вы полгода
Это был трудный вопрос, надо было сказать что-то интригующее, но ничего в голову не приходило, не объяснять же, что полгода под дверями станции он её не поджидал, «потому что был занят». Надо было что-нибудь соврать, но он не успел.
– Всё понятно, вы были заняты работой, а все полгода до позавчера на дворе стояли трескучие морозы, а у вас нету зимнего пальто.
Мура сделала вид, что капризничает, и даже отвернулась, потом брызнула на него водой и засмеялась. Сашик чувствовал себя странно, всё время, пока они общались, он хотел что-то сказать или рассказать, чем-то поделиться, но она всегда его опережала, вот и сейчас:
– А знаете, почему я тогда была грустная? – спросила Мура и тут же стрельнула глазами: – А у вас есть девушка?
Она с ним играла, как с котёнком, а не наоборот, и в этом было что-то притягательное. Сашик не успел ничего ответить, но в голове снова возник Лапищев с его «свободен в личном плане».
– Всё понятно, вы сейчас скажете, что у вас нет девушки!
Весло в его правой руке неловко скользнуло по воде, и брызги плеснулись Муре на платье. Она стряхнула с подола свернувшиеся на материи шарики и серьёзно посмотрела на Александра:
– Александр! Я вам не давала повода!
Сашику опять было нечего сказать, кроме как: «Извините! Я случайно! Я не хотел!»
– Знаю, знаю! Вы случайно, и вы не хотели. Ладно, на этот раз я вас прощаю. Смотрите, какая река красивая.
Он оторвал от неё взгляд и посмотрел на реку, город был у него за спиной. Он перегребал стремнину, не было ни ветерка, и вода была такая гладкая, как полированный английский шоколад. Над кромкой кустов и редких деревьев на левом берегу, откуда они недавно отчалили, на синем мягком небе неподвижно висели кусочками щиплёной ваты подсвеченные розовые облака. Солнце заходило за горизонт и освещало их снизу.
«Шоколад, синий плащ небес и розовая пастила!»
– Вам нравится?
– Да!
– Ну вот, наконец-то вы что-то сказали.
Она вытащила руки из воды, стряхнула с кончиков пальцев капли и вынула из сумочки носовой платок.
– У нас работает одна девушка, молодая женщина, Лиза. Про неё в статье почему-то не написали. Она старше нас и несколько лет назад была знакома с одним нашим поэтом, русским. Его звали Георгий…
Сашик уже понял, о ком она хотела сказать.
– Гранин! Тот, который вместе с Сергеем Сергиным застрелился в гостинице!
– А вы знаете?
Тут Сашику было что ответить.
– Об этом знал весь Харбин, а мне об этом рассказывал Константин Родзаевский.
Мура вскинула на него серьёзные глаза:
– Вы знакомы с Константином?
– Был!
– Хм! – промолвила Мура и надолго замолчала.
Сашик тоже молчал, но через несколько минут спросил:
– Вы с ним тоже знакомы?
Мура посмотрела на воду, чиркнула по ней пальцами и спокойно ответила:
– Была! – И добавила, как будто подвела итог: – Не люблю истеричек, особенно мужчин!
Сашик уже подгребал к берегу, оставалось ещё несколько десятков метров.
– Саша, если вы не устали, давайте ещё покатаемся!
Предложение было кстати, Сашику не хотелось домой, он забрал ещё немного к берегу и по спокойной воде стал медленно грести против течения.
– Так вот! – сказала Мурочка, и её лицо осветила улыбка. – Лиза была знакома с Георгием Граниным. Он писал стихи и давал ей переписывать – у неё каллиграфический почерк; а зимой этой, прошедшей, она мне дала что-то прочитать из альбома. Хотите, я вам прочитаю то, что мне понравилось?
– Конечно! – Сашик стал грести медленнее.
– Стихотворение называется «Дантон». Вы послушаете, а потом скажете, на кого это похоже, ладно?
Сашик кивнул.
– Ну тогда слушайте.
Мура выпрямила спину и долго не знала, куда деть руки, потом сложила их под грудью, глубоко вздохнула:
Жизнь швырятьВ сумасшедшем азарте.Гильотинным заревомЗаливать крышиРаздираемого на тысячи партийРеволюционного Парижа.Воскрешать легендыО диких гуннах.Создавать своиВековые легенды.ПотрясатьОборванцевНа старых трибунах.ПотрясатьМеднолобыхЧленов Конвента.Напоминать циклопических великанов.Возвышать на бульварахЗаросшее темяИОднаждыРазомСорваться,КанувПрямо в какую-тоТихую темень.Прямо туда,Где мечтают пяльцы,Где думают предки на старых картонах.Где будут холёные,НежныеПальцыРаспутывать космыБродяги Дантона.И думать:Ничего без тебяНе стронется.Никто такого рыкаТолпеНе сможет дать.Потому что —Раз ДантонИдёт к любовнице,Революция можетПодождать.И однажды,Проснувшись,Увидеть,Что сероПарижское утроИ не на чтоБольше надеяться.Потому чтоВ дверяхС приказом РобеспьераСтоятНациональные гвардейцы.И однаждыВзглянутьНа знакомую площадьС загудевшимИ сразуЗатихнувшим шумом,И подумать, чтоЖизнь —Это, в сущности,Проще, чем об этом принято думать,И,Увидевши смертьНеприкрашенной,Голой,Бросить глоткойВ векаНесравненно простое:– Робеспьер,Покажи народуМою голову.Клянусь!Она!Этого!Стоит!Сашик почти перестал грести, и лодку сносило течением, Мура, громко закончив последние слова, сидела молча и смотрела на него.
«Маяковский! Понятно – ритм, шаг, пафос! Революция! А может, даже Блок – «Двенадцать». Тоже очень похоже!» Сашик снова взялся за вёсла и тихо произнёс:
– Ветер, ветер!..
Мура подхватила:
– Белый снег! На ногах не стоит человек! Сашик, вы умница! Это вам не «лиловые негры». – Она засмеялась и последние слова про негров произнесла елейным голосом, картавя и подражая Вертинскому. – Ну ведь никакого сравнения! Ведь правда?
Ответить было нечего, это действительно была правда, как их можно было сравнивать – Маяковского и Вертинского, они такие разные, хотя и у Блока было…
Сашик сложил вёсла, положил локти на колени и тихо почти пропел:
Признак истинного чудаВ час полночной темноты —Мглистый мрак и камней груда,В них горишь алмазом ты.А сама – за мглой речноюНаправляешь горный бег,Ты, лазурью золотоюПросиявшая навек!Мура слушала, потом тряхнула локонами и упрямо сказала: