Харбин
Шрифт:
– Хотела забежать в магазин и тут… на репетицию… недалеко…
– А почему к нам давно не заходите?
Соня смутилась ещё больше и замялась; Александр Петрович увидел это и понял, что, наверное, сказал что-то не то. «Жаль, нет Анны, она быстро нашла бы выход из положения!» – подумал он и сказал:
– Вы заходите, вы же знаете, как мы вас любим!
Он увидел, что Соня хотела что-то ответить, но замялась и вместо этого кашлянула, поблагодарила и попросила передать всем привет. Александр Петрович не стал её задерживать и раскланялся.
Через секунду Соня затерялась среди прохожих, он повернулся к особняку и подумал: «Она была смущена и даже побежала в обратную сторону! Неужели я сказал что-то не то?
Он посмотрел на особняк, потом пересёк Большой проспект и пошёл в сторону гостиницы «Нью Харбин», миновал её, дошёл до Разъезжей, здесь у него был выбор – идти домой, где волновалась и ждала Анна, или дойти до отделения БРЭМ, располагавшегося чуть дальше, на углу следующей параллельной Разъезжей – Таможенной улицы. Он хотел посмотреть на своё новое место работы, однако по дороге отвлёкся, сначала на красивый особняк, а потом на разговор с Соней…
Александр Петрович догадывался, а точнее, знал, зачем его позвал полковник Асакуса. Он давно уже ждал этого разговора – две прежние беседы: в Яхт-клубе три года тому назад и здесь, в «Нью Харбин», этой зимой в феврале или январе – заканчивались так же неожиданно, как и были назначены; однако оба раза Асакуса успевал довольно прозрачно высказать, что ему было нужно. Александр Петрович лукавил и притворялся, что не понимает, но было очевидно, что дела с организацией разведывательной работы против СССР были не так хороши, как хотелось японцам. Наверное, они действительно не нашли прочной опоры у русских эмигрантов. Летом 1936 года город обеспокоился, когда после ходки «туда» возвратились Маслаков и Акулов – руководители злополучного отряда, отправленного разведывать и громить советский прикордон севернее китайского Мохе. Половина отряда разбежалась по дороге, а от второй половины уцелели только они. Потом, правда, в Харбин приплелись ещё несколько «отрядников», которые и рассказали, как всё было, конечно по секрету, но где же тут было утаить! Японцы их выловили, и те исчезли. Однако подробности их рассказов долго мутили умы харбинцев: отряд больше шестидесяти человек был посажен на мониторы, днём они шли вверх по Амуру и из соображений секретности причаливали только ночью, никому из отряда не позволялось выходить на палубу, и эта душегубка продолжалась несколько недель. Это было похоже на перевозку африканских рабов в трюмах английских или испанских кораблей.
Адельберг, который после той встречи в Яхт-клубе внимательно прислушивался ко всему, что касалось этой темы, понял, что задание отряд не выполнил. Это был серьёзный провал японской разведки, что сегодня и подтвердил Асакуса. Он, правда, постарался эту тему замять и в конце разговора обмолвился, что всё не так плохо, что «произошли события, которые позволяют надеяться на хорошие результаты в будущем». После этих слов Александру Петровичу стало скучно, он понял, что интрига разрешилась, поэтому по дороге домой пребывал в настроении несколько раздвоенном: с одной стороны, это правда, что спокойная жизнь его семьи закончилась, это тревожило и огорчало, хотя опять-таки как сказать – над Сашиком всегда висела угроза; а с другой, – и тут спасибо Анне, что она его поняла, – жизнь своей семьи он берёт под контроль, и появившаяся определённость настраивала на оптимизм.
Александр Петрович отвернулся от окна, оглядел свой новый кабинет и снова сел за стол.
После разговора с Асакусой он пришёл домой, всё рассказал Анне и почувствовал, как утреннее эйфорическое настроение вперемежку со злобой на японцев ушло; он переоделся и с ощущением некоторого опустошения ушёл в Беженский комитет заканчивать дела; подшил бумаги и сдал их в канцелярию, прощаться ни с кем не стал, он ведь никуда не уезжал и никому не стал ничего объяснять – придёт время, всё равно все всё узнают. Так часто бывало, что полковник такой-то или генерал такой-то вдруг оказывался сотрудником или даже руководителем БРЭМ. К этому привыкли. Он только забрал фотографию в бронзовой рамке, где они были сняты с Анной и маленьким Сашиком сразу после его возвращения в Харбин, и небольшую китайскую лаковую коробочку.
Александр Петрович посмотрел на неё и открыл, внутри лежала пуля, он её достал, поставил перед собой стоймя, глянул на стопки папок с документами, но до них не хотелось даже дотрагиваться. Он толкнул пулю, она упала и покатилась, он щёлкнул её по носу, и она закрутилась. Постепенно её вращение замедлялось, и он подщёлкивал её; пуля была длинная, хищная, остроносая, за много лет обтёртая его пальцами до медного полированного блеска. Она вращалась, замедляла вращение, он её подщелкивал, и вдруг ему стало казаться, что под ней не полированный, красного дерева письменный стол, а серые сырые доски, похожие на дно лодки, и на этих досках вращается не блестящая пуля, а тусклая ручная граната без кольца…
Он прихлопнул её ладонью, потом положил в коробочку и накрыл крышкой; вздохнул и, чтобы отвлечься, оглядел стол. Он вздрогнул от внезапного телефонного звонка и снял трубку.
– Алло, Александр Петрович, беспокоит Матковский!
– Да, Михаил Алексеевич!
– Я сейчас уеду в подразделение отряда Асано здесь, в пригороде, до конца дня. Сказать, чтобы вам принесли ещё досье? На какую букву?
– Да, понятно, но пока не надо, я ещё с «А» и «Б» не разобрался! Поезжайте, конечно!
– Хорошо, завтра утром увидимся!
Адельберг положил трубку.
«А уже – конец дня! Езжай, езжай! Главное, чтобы отряд Асано за это время никуда не делся!»
Он встал и с пепельницей снова подошёл к окну.
Большие часы с боем, стоявшие в его новом кабинете, ударили половину. Александр Петрович сверился со своим хронометром – действительно, было шесть часов тридцать минут пополудни. Он вернулся к столу, оглядел кабинет, собрал все папки без разбора на «А» и «Б», запер их в несгораемом сейфе и вышел. Сегодня у него была ещё одна встреча.
До булочной-кондитерской Аспецяна он добрался на такси. Ещё было пять минут, Антошка никогда не опаздывал, но вместо него пришёл Толстый Чжан. Он был одет в хороший костюм, и их разговор на улице или в любом ближайшем приличном кафе не вызвал бы подозрений, даже если бы за Адельбергом ходила наружка Асакусы или Номуры. Толстый Чжан никогда не был конспиратором, поэтому предложил поговорить в кондитерской. Он сказал, что японская жандармерия «стала совсем дикий зверь» и что Антошка уехал на юг, «где идёт настоясий война с японса», что оставшееся золото надо «харани», оно «исё пригадитса», но что Адельберг может им пользоваться. Из разговора было ясно, что он пользуется у Антошки полным доверием, только зачем ему это доверие?
«Теперь все мне доверяют!» – грустно пошутил он про себя.
По дороге домой он почему-то вспомнил о встрече с Соней. «Удивительная девушка! Неужели Сашик морочит ей голову? Надо поговорить с Анной!»
Глава 10
Соня увидела Александра Петровича неожиданно в нескольких шагах от себя – она почти наткнулась на него. Он стоял на тротуаре к ней спиной и смотрел на противоположную сторону улицы; у неё даже мелькнула мысль, что он рассматривает расположенный напротив особняк с устремлённой вверх красивой гранёной башней. Она могла бы сделать вид, что не заметила его, но побоялась, что вдруг Александр Петрович обернётся и увидит, что она прошла мимо, – это было бы неудобно.