Харон
Шрифт:
— В смысле?
— В смысле — помогать.
— А, нет-нет, тут все должно быть совершенно чисто. Ничем таким и пахнуть не должно, ничего из арсенала наших приемов…
— Ваших приемов, коллега, ваших. Я, как вы
знаете, являюсь принципиальным противником использования сверхспособностей в каких-либо прагматических целях. Только изучение ради чистой науки. Не нами взято, не нам и пользоваться.
— Да, конечно, безусловно, ваша позиция абсолютно ясна. — Говоривший из Москвы тоже перешел на «вы», что делал с Олегом достаточно редко. — Бескорыстие и чистота. Только подобные мне пачкают
— Через полста. Два поколения. У нас практически нет шанса застать.
— Только вот жить в эту пору прекрасную…
— …уж не придется. Точка.
— Да, Олег. — Москвич тяжело вздохнул. — Боюсь, что ты здесь ближе к истине. Но и раньше времени уходить тоже не хотелось бы.
— Откуда нам знать свой срок? — притворно вздохнули за три тысячи километров, и до москвича наконец дошло, что Олег его в который раз дурачит. Он разозлился.
— Если ты категорически против участия, так и скажи!
— Участия? В чем? Спасении шкур?… Ну, ладно, ладно, не кипятись. Я — «за». В конце концов, это просто интересно — воочию выйти на посланца Оттуда. Вы уже подготовили склянку с кровью для подписания договора, коллега? К делу. Я так понял, исполнитель выходит на Аггела, а ты — на исполнителя, потому что самого засечь не можешь. На что похожа его защита?
— По моей классификации подобное проходит как вариант «Немо». Не знаю, какое ты обозначение принял для себя. Порядок… мировых дхарм не нарушается от уровней сансары до восходящих к нирване. Извини, я знаю, ты не любишь терминологии дзэн-буддизма.
— Не люблю, зато хорошо понимаю. То есть его
как бы нет? И в то же время след после него остается. В астрале. А что-нибудь повещественнее?
— С этого и начнет исполнитель. Что-то он после себя должен оставлять. Не за просто же так он сюда всплывает.
(Как мы видим, говоривший был прав. Оставлял. И немало.)
— Именно это я и собираюсь выяснить. При встрече.
Ответом было молчание.
— Эй? Алло!.. Алло, алло!
— Да здесь я, не кричи. Значит, в итоге ты все же предполагаешь встречу. Лицом к лицу. Ну-ну. Не мне тебя предупреждать, чем это может быть чревато.
— Можно снова попробовать «простой способ», помнишь, ты мне советовал? Уж на. это-то исполнители у меня всегда под рукой. Только опять может ничего не получиться. Как в тот раз, — поддел своего собеседника москвич. «А не все ему, чистому, моими руками каштаны таскать из огня», — подумал он.
— Какой такой «простой способ»? Что я мог тебе советовать? Уволь меня, пожалуйста, от штучек со своими наемниками! — Сигарка в Омске потухла, Олег безуспешно пытался затянуться.
— Я исходил из того, — донесла из столицы трубка, — что если его не остановить, то, возможно, нам удастся договориться? Как делается? Положим на чаши весов наши обоюдные интересы… Честно, открыто…
— Честно! Открыто! Мне-то не вешай… Что ты там еще придумал, говори.
Звонивший из Москвы помялся. Он впервые почувствовал шаткость своей позиции.
— Я предполагал, что мы все-таки соберемся все вместе. Пятеро. Хотя бы четверо. Несмотря ни на что. Дело
— Я говорю, что ты сошел с ума.
— Отчего же? Ему не справиться, не совладать сразу со всеми.
— Не уверен…
— Кроме того, я действительно кое-что еще придумал. Не хочу сейчас говорить — что. Но можешь мне поверить.
— Я-то поверю, поверят ли остальные?
— Антонину я могу взять на себя, — быстро сказал москвич.
— Не сомневался. Чем она сейчас занята? Шаманит, как и раньше? Обряды, талисманы, привороты…
— У нее два салона в Твери, один в Москве. Активно сотрудничает с несколькими частными сыскными бюро. Через них — с госструктурами. За большинством случаев вызволения заложников, особенно когда это сопровождалось международным шумом, моргали и ее очаровательные глазки.
— Антонина обожает, когда шумно. Меня всегда эта ее черта умиляла. А тебя? Нам же на роду написано быть в тени.
— Женщина… Так ты согласен с предложенным
планом?
— Похоже, ничего другого нам просто не остается. Закурив новую сигарку, омич произнес через разделяющие их тысячи километров то, о чем они старательно молчали:
— Тут дело не только и не столько даже конкретно в нас. Просто мы ощущаем на себе первыми.
Вот-вот готово обрушиться все. Ведь это так, Роман? Или ты боишься говорить об этом по простой линии? У тебя, я знаю, стоит скрэмблер, но я-то, слава Богу, о таких штучках не беспокоюсь. Всю жизнь ненавидел секретность, оттого и карьеры не сделал. Так что, коллега, можете не отвечать на всякий случай. Но при всей зависимости от вас, коллега, или от Алана, или Пантелея самых высших мира сего, ни вас, ни меня не минует участь канарейки в шахтном забое. Пойдет газ, мы сдохнем первыми, а другие, глядишь, кто попроще, благодаря нам заметят опасность вовремя и спасутся. Может быть. Что?
— Не может, — прервал наконец свое молчание москвич, которого звали Роман. Он наклонил над столом свою большую голову, упер в ладонь бугристый лоб. — В том и дело, что не может, потому что никто ничего не заметит, как не замечает сейчас. Кто может понять, ты, я? И что? Пойдем в народ? Достучимся до Пантелея, чтобы он, когда будет своему… нашему общему… до предела разбавленную водку подавать, шепнул, мол, так и так, непорядочек в надмирных слоях, надо бы пару указов сочинить, привести все в норму. Так? О себе надо думать, Олег. Этот… Аггел ли, Немо ждать не станет. С ним надо встречаться. Думаю, своей закрытостью он провоцирует нас именно на такой шаг. Сделаем его первыми. Я задействую исполнителя. А ты выйди на Алана. Не знаю уж, как вы там… но его надо убедить.
— Надо — убедим. Послушай-ка, Роман, а что поделывает тот, другой? Ты держишь его в поле зрения?
— Держу, держу. У него энергетический потенциал на порядок ниже, и ему нас не достать. Что делает? Ходит, собирает. Жнец. Ни до одного из нас ему не добраться, не тот уровень. Его удел — плотва.
— Ай-яй, и это ты о своих же соплеменниках, пожурил, обсасывая сигарку, Олег. — Гуманист. Да! А чем все-таки ты заинтересуешь своего… ну, исполнителя? Полупосвященного? Или он будет действовать втемную?