Хирургическое вмешательство
Шрифт:
Стфарилени, певучий, словно финский, грубо и резко звучал в устах кузнеца-вождя; Ксе не разбирал ни слова, но нетрудно было понять, о чем речь. Ровно двенадцать часов назад вновь нарушилось естественное бытие вероятностей, взвыли стихии, разодранные прогремевшим в неведомых сферах взрывом, и соприкоснулись Вселенные, чтобы выплюнуть в мир-убежище преследователей, ставших пленниками своей погони.
Нкераиз пришли.
Менгра клял Кетуради за то, что заставила соплеменников кинуться навстречу гибели. Что бы ни сталось здесь, в лесах, громадная столица страны волей-неволей защитила бы жителей. У нее достаточно
Кетуради возражала. Ветер трепал ее белые косы, и страшным было лицо старухи. Ксе не знал, что она могла сказать сыну, но в выцветших глазах ее пылала ярость. Жрец понимал теперь, что на мягкосердечную Эннеради она похожа только лицом: разница между ними была – как между ключницей и княгиней.
Он думал о том, что делают сейчас нкераиз. Около полусуток уже они медлили, встав лагерем в тех местах, где впервые появились стфари. Они не знали, куда пришли и, вероятно, разведывали местность, но разведка нужна лишь солдатам – в тонком мире скрыться куда сложнее, а богу и вовсе невозможно утаить себя от взгляда другого бога.
О появлении Энгу Ксе узнал от Женя.
– Уй-ё, - мрачно сказал мальчишка, неосознанно копируя самого Ксе, и тот улыбнулся, но умерла улыбка, стоило юному богу продолжить, - Ксе, кажется, рвануло… миры рвануло.
Кровь ползла из-под тела прежнего верховного жреца, отправившегося на очную ставку со своей кармой, на дорогом скользком паркете она растекалась быстро и уже замарала ботинки Женя. Потрясенный увиденным, тот забыл отступить.
– Что? – прошептал Ксе, спуская ноги с подоконника.
– Кажется, на него что-то завязано было, - пробормотал Жень, отряхивая обувь и возвращаясь в роскошное кресло. – На ублюдка этого. Наверно, та штука, которую я нафиг вынес… Он же при ней был последнее время.
– И что теперь?
Жень молча поднял лицо, бледное и суровое, перехватил плотнее свой автомат. Он долго сидел так, прислушиваясь к тому, что было открыто только богам, и из-за двери, из приемной, доносился уже осторожный шорох – вероятно, кто-то из младших жрецов осмелел настолько, чтобы поинтересоваться происходящим и своей дальнейшей судьбой…
– Они притащили его с собой, - едва слышно сказал он, наконец; Ксе не потребовалось объяснений. – И он… как я. Каким меня сделал бы этот.
«Героин», - в который раз вспомнил жрец. Как обколотый наркотиком террорист, Энгу, бог войны нкераиз, был способен на все, и то, что в этом мире он стоял от силы над несколькими тысячами солдат, не играло решающей роли. Передозировка человеческих жертв может повлечь за собой распад, окончательную смерть божества… но страна нкераиз не умирала, она была самой передовой, самой прогрессивной, самой победоносной в том мире, и жрецы сумели провести своего бога живым через жертвоприношение шакти. Сила, которой должно было сдерживать смертоносную мощь, превратилась в свою противоположность, Энгу стал «развинченным», как сам Жень, но будучи, в отличие от мальчишки, полностью во власти своего культа, он видел лишь указанную ему цель.
– Как же теперь?.. – встревоженно прошептал Жень. – Анса?
Потом голубые глаза сверкнули решимостью, и божонок обернулся к Ксе.
– Ты уверен? – спросил верховный жрец, выслушав его.
– Ты не боишься?
– Нет, - Ксе пожал плечами. После того, как псих Сергиевский гонял его туда-сюда через смерть, ему казалась смешной сама возможность чего-то бояться.
– Ну и все, - сказал Жень. – Я теперь могу, как Даниль, куда угодно мгновенно ходить и кого хочешь перекидывать. Как-нибудь на Камчатку смотаемся, ладно? Там красиво.
Ксе добродушно усмехнулся.
– Камчатка… Ты сейчас-то как тут, управишься? Полное здание жрецов, между прочим.
Жень ответил копией его улыбки.
– Думаешь, меня это теперь парит? – и он лукаво сощурился. – Все, я теперь босс!
– А кресло это, между прочим, мое, - флегматично заметил Ксе, уставившись в потолок.
– Ой, - божонок так и подскочил. – Извини, я… садись.
– Да я шучу, - отмахнулся Ксе с улыбкой; на трон Ивантеева его совершенно не тянуло, во всяком случае, сейчас, хотя садиться рано или поздно так и так пришлось бы. – Вот как табличку на двери сменят… Кстати, хоть представь меня им.
– Кому?
– Тем, кто под дверью подслушивает…
…Утром они прошли по зданию как вихрь; Жень шагал впереди, лучась новообретенной силой, аура его пылала белым золотом – опытные, не в пример Ксе, адепты и мастера шарахались в стороны, провожая их потрясенными боязливыми взглядами. Сознание власти успокаивало божонка, и Ксе это нравилось: раньше Жень мечтал вырезать собственный культ «до последнего ублюдка», а теперь решил ограничиться одним Ивантеевым, прежним верховным жрецом, в чью голову и пришла идея повысить эффективность культа с помощью жертвоприношения шакти. Хозяин кабинета отправился на поиски следующего рождения, мысли Женя занимала новая угроза, и прочих работников ЗАО «Вечный Огонь», кажется, ждал милостивый прием.
Жень все-таки затащил Ксе на начальственный трон. Сам бог уселся на стол, бросив поверх непросмотренных бумаг свой «Калашников», и с такой стратегической позиции грозными взглядами мерил испуганных тихих людей, робко, один за другим пробиравшихся в кабинет. Новый верховный жрец кивал им, не слушая неуместных сбивчивых поздравлений и не запоминая имен. Он даже не заметил, кто и когда унес труп. Волновали Ксе две вещи: как объяснять произошедшее министру, у которого в заместителях вместо старого хозяйственника вдруг оказался невесть кто двадцати семи лет отроду, и что будет со стфари.
Страха, впрочем, в нем не было.
После смерти вообще не бывает страха.
– Ксе! – прогремел Менгра, обернувшись. Тот, погрузившийся в размышления, перестал вслушиваться в звучание чужого языка, и смутно удивился, когда Иллиради стала теребить его руку и толкать его вперед. Стфари расступались. Жрец оказался в пустом, освещенном электричеством и огнем, кругу; морозный ветер хлестнул его по глазам, Ксе поднял ладонь – укрыться.
– Что он делает здесь, этот человек? – спросила Кетуради; ее русский выговор напоминал манеру речи Ансэндара – слишком правильный и аристократичный, какой-то белогвардейский.