Хирургическое вмешательство
Шрифт:
Единственное, что по-прежнему оставалось надежным, неколебимым в катящемся в тартарары мире, обжигало Ксе бок.
Жреческий нож.
Ксе схватился за него, как утопающий за соломинку; взгляд прояснился, головокружение прошло, и жрец обнаружил себя сидящим на берегу, наполовину в воде.
Оба океана, нижний и верхний, сотрясал шторм.
Ксе выбрался на сухое место, оставив Матьземлю с ее тревогами, и вытащил нож. Металл его более не был темным – он сиял золотом, и золото это как будто плавилось в руках Ксе, но не обжигало уже, а лишь дарило теплом.
«Жень, -
И все стихло.
Свет померк.
– Я здесь бог, - произнес ломающийся мальчишеский голос. – Мне принадлежат все войны на этой земле.
Жень шел по берегу как был – босиком, в камуфляже и с автоматом под мышкой. Неосязаемый ветер развевал его волосы, горящие золотым огнем. В эту минуту мальчишка был настолько великолепен, что Ксе не сдержал восхищенного вздоха. Он-то, Жень, единственный был здесь настоящим богом, полноценным, частью мира, и не понять этого было нельзя. Стопятидесятимиллионный культ стоял за ним; сияние силы рвалось из него, как из недр живой звезды – свет, и ослепляло бы, не будь Ксе его частью.
Стфари склонили головы. Энгу шарахнулся в сторону, но по серому лицу его мелькнул призрак улыбки.
– Что, – сказал Жень довольно, - съели?
Ксе не мог не улыбнуться.
Жень подбоченился.
– Властью даровать победу достойному я дарую ее Ан… - божонок вовремя прикусил язык: распоряжаться судьбой равных себе он не мог. Но закончил он так же величественно, властно и холодно: - народу стфари.
Энгу усмехнулся.
А потом боги разом обернулись, услышав что-то, явленное только им. Ксе, любовавшийся Женем, даже не успел встревожиться.
…его выбросило из тонкого мира, как из поезда на полном ходу. Жрец повалился назад, на ковер, как и рассчитывал, но все прежние головокружения показались шуткой по сравнению с тем, что накатило сейчас: Ксе съехал в снег. Он перевернулся лицом вниз, утыкаясь лбом в холодное, тающее, и на миг стало легче… потом мучительная тошнота скрутила внутренности, желудок подкатил к горлу, Ксе вырвало и рвало до тех пор, пока внутри не закончилась даже желчь, и судороги не стали сухими. Поглощенный мукой, он корчился, суча ногами; он угодил бы ими в костер, если бы тот не угас – мгновенно, точно накрытый гигантской ладонью.
С трудом дыша, Ксе поднял голову. Поискал вслепую горсть чистого снега, провел по лицу.
И услышал.
– Прошу прощения, - мягко, ровно сказал смутно знакомый голос; он шел откуда-то из поднебесья, отражался эхом со всех сторон, и, казалось, перемешивался с воздухом. – Все вы оказались здесь по ошибке. Пожалуйста, не беспокойтесь.
Ксе подавился желчью, и сквозь мучительный спазматический кашель услышал последние слова Координатора:
– Вас скоро не станет.
Сильные руки куда-то тащили Ксе, пихали его и тормошили; головная боль, потерявшаяся во мгле обморока, вернулась, и жрец застонал.
– Ксе! – взвыл над ухом Жень, чуть не плача, - ну Ксе! Ну что ты… что с тобой… ну пожалуйста, проснись…
Жреца разобрал смех, но его снова перебило кашлем; вялым движением Ксе вывернулся из рук Женя, сел на снег. Вокруг было, о радость, чисто, и Ксе смог умыться.
– Что? – хрипло выдохнул он, поднимая глаза на перепуганного божонка.
– Тут… тут они! – прошептал Жень, сунувшись к самому лицу Ксе, так что тому пришлось легонько толкнуть пацаненка в грудь.
– Кто? Те, кто был… тогда?
– Хуже! – в ухо ему сказал Жень, тревожно сопя. – Вообще – они! Все! Понимаешь… понимаешь…
Его одолевал страх, близкий к панике, и как ни был Ксе сейчас измучен, равнодушен ко всему, кроме головной боли, но даже он заражался от мальчишки этим страхом.
– Что?
– Я правду говорил! – громко, обиженно сказал Жень. Ксе поморщился, и божонок предупредительно понизил голос: – Я действительно сейчас могу Великого Пса отогнать, - жарко зашептал он. – Но тут… тут что-то такое… я даже не знаю, как такое называется! Такого не бывает, Ксе, понимаешь, вообще в принципе не может быть! Они… вообще – все!
– Ох, - сказал жрец. Жень был чрезвычайно современный бог. Ксе и в лучшие-то времена иной раз с трудом понимал сказанное подростком на его оригинальном диалекте, а сейчас, больной и разбитый, просто не имел сил вдумываться в слова.
– Ксе, - почти всхлипнул Жень, - что же делать? Ксе! Они же убьют!..
Тот снова вздохнул, приложив к векам онемевшие от холода пальцы.
– А то сам не догадываешься, - сказал ворчливо.
Жень засопел.
– Даниль нас пошлет, - мрачно предрек он.
Ксе покачал головой и скривился от приступа боли.
– Перетерпим как-нибудь, - сказал он. – Пусть сначала пошлет, а потом поможет. Жень, я не вижу ничего и мобильник, кажется, потерял, позвони ему…
Тот, хлюпая носом, послушно зашарил по карманам. Ксе поднял лицо, щурясь. Восток уже просветлел, и жрец недоуменно спросил себя, сколько же прошло времени, пока он наблюдал схватку в тонком мире – семь часов, восемь? Казалось, не более получаса. Впрочем, это вышло даже удачно. Даниль наверняка еще спит, но разбудить человека рано утром все-таки не то, что разбудить его посреди ночи. Только бы аспирант не отключил мобильник и нигде его не забыл, как в тот раз…
– Даниль? – тихо сказал Жень; голос божонка сорвался. – Даниль, ты… слушай, тут… тут опять эти. Даниль, пожалуйста…
Динамик телефона был настроен на максимальную громкость, и Ксе услышал ответ Сергиевского – четкий и совершенно не сонный. От сердца отлегло.
– Сейчас, - сказал аспирант жестковато. Ксе заподозрил, что он знал о том, что должно здесь произойти, или, по крайней мере, ожидал подобного. – Через пять минут.
Ксе вздохнул и закрыл глаза.
Он не следил за временем, не видел, что происходит; пару раз доносилось эхо далеких выстрелов, но жрец даже не вздрагивал. За его плечом сидел на корточках настороженный Жень, Ксе слышал его дыхание и ощущал излучение божественной силы. Он знал, что подросток смотрит в небо, где происходит что-то непонятное, небывалое, жуткое, но бог войны не умеет бояться сражений, и Жень, несмотря ни на что, готовится к схватке.