Хитросплетения
Шрифт:
– Да, только помолвка сорвалась, когда мне ещё и 14 не было.
– Ты тогда казалась мне богиней, – признался Генуэзский с мягкой улыбкой. – Я жаждал каждой встречи, словно Рождества… Ты всегда приезжала зимой на лечение, и это время я любил больше всего на свете. Летом без тебя мне было тоскливо и одиноко, оттого я отпрашивался во Францию. Когда о нас болтали сплетники, меня распирала гордость. Я даже не пытался противоречить им: казалось, что эти несуществующие, придуманные отношения, которые нам приписывали, делали меня счастливее. Я всегда знал,
Констанция покачала головой, ошарашенная словами мужчины.
– Да, может, зря родители приучили меня к мысли, что ты не моя и моей быть не можешь. Ландешоту тебя не отдали. Ты осталась одна, и я один. Кто знает, возможно, у нас уже были бы дети? – добрая улыбка скользнула по губам Генуэзского. – Зато я стал любить тебя ещё сильнее, Конти. Сильнее, чем любят просто сестру. И больше, чем может земной мужчина любить земную женщину. Ты для меня и друг, и брат, и партнёр, и наставник. Ты – спасение моё. Я обожаю тебя всей душой, и ты это знаешь, моя неповторимая кузина.
– Я тоже очень люблю тебя, Ричард, только не пугай меня больше подобными признаниями, – ответила д’Альбре, успокоившись.
– Кажется, я перерос свои чувства где-то лет в восемнадцать, когда, наконец, отпустил тебя из сердца, но ты заполонила всю мою душу. И, как бы там ни было, Конти, – граф приласкал девушку взглядом и прикрыл красивые ресницы, – ты для меня роднее всех. Ближе человека мне уже не сыскать. Я хочу, чтобы ты была счастлива, и ради твоего счастья горы готов свернуть.
Де Нанон прикоснулась к горлу и покачала головой:
– Мне не так много осталось, Ричи. Довести бы начатое до конца, о каком уж тут счастье говорить…
– А Ландешот знает, что ты была почти его невестой?
Д’Альбре отрицательно покачала головой.
– Почему ты не поговоришь с английским королём о замужестве? Ты ещё так молода, ты могла бы родить ребёнка… Передать ему титул д’Альбре…
– Нет, Ричи, – покачала головой де Нанон. – Об этом надо было думать года три–четыре назад, а мне тогда было совсем не до мужчин – я узнала такие тайны, которыми нельзя было не интересоваться дальше. А теперь уже поздно. Во-первых, я начала кашлять кровью прошлой осенью, и мой врач запретил мне вступать в близкие отношения с мужчинами, а во-вторых…
Лицо Констанции изменилось, заметно побледнев, пепельные ресницы дрогнули, прикрыв искры во взгляде, и девушка предпочла не договаривать мысли вслух. «После твоих слов о чувствах ко мне, думаю, лучше тебе о Говарде не знать. Минус преграда меж нами», – пронеслось в голове француженки.
– Нет, что, во-вторых, я тебе, пожалуй, не скажу…
Но эмоция герцогини настолько чётко передалась графу, что он сразу догадался: кузина
– Это Ландешот? – предположил Генуэзский.
Констанция вскинула на кузена взор, понимая, что врать ему бесполезно. Он слишком хорошо её понимал.
– Нет, что ты. Я не позволила бы себе никогда подвергнуть его опасности, а сам он, как человек благородный, на такие поступки не способен.
– Он же приходил к тебе ночью. Я помню, ты жаловалась, что ревновал ко мне.
– Он всех ко всем ревнует, – улыбнулась девушка, не поднимая глаз. – Так создан. Не будем о «во-вторых», пожалуйста. Мне неприятна эта тема. Всё в прошлом.
Генуэзский откинулся на спинку кресла и провёл левой рукой по волосам, обнажив лоб. Тяжёлый вздох сорвался с его губ. Констанция поднялась, чтобы пройтись по комнате и обмахнуться веером. Шампанское сделало своё дело, и ей стало жарко.
– Ты любишь его? – спросил Ричард Кост. – Я про герцога, а не про неизвестного мне другого с «во-вторых».
– Это совершенно неважно, – отозвалась девушка.
– Ошибаешься, Конти… – прикрыв глаза, произнёс мужчина. – Это всегда очень важно… Для всех…
Остановившись посреди комнаты, француженка убрала веер и повернулась к брату:
– Даже если и так, это ничего не меняет.
Генуэзский открыл глаза:
– А полюбила ты его уже взрослого?
– Да, когда приехала в Англию в 1622 году, – ответила де Нанон, понимая, что бесполезно отнекиваться.
– Это хорошо… Когда чувства приходят к взрослым людям, они уже настоящие, – философски заметил наместник, состроил гримасу, надув щёки, после чего поднял взор на герцогиню. – Зато детские чувства перерастают в большее и остаются на всю жизнь тёплыми, если мы не теряем объект своей любви. Так было у меня с чувствами к тебе. А взрослая любовь соединяется со страстью и способна сделать нас иными… Я долгое время боялся влюбиться по-взрослому, и вот это случилось. Правда, так не вовремя…
И граф снова скривился. Констанция подошла к креслу наместника, он поднялся и взял девушку за руки:
– Ты побудешь у меня ещё какое-то время?
– Дня три могу, – кивнула д’Альбре. – Потом должна вернуться в Англию.
– Мне тебя, правда, не хватает, Конти. Ты не волнуйся, как бы там ни было… Ты для меня больше, чем просто женщина, – граф поднял левую руку и погладил гостью по волосам. – Ты для меня святая, и не важно, что там за спиной. Если я могу что-то для тебя сделать, ты только скажи.
– Пообещай мне, Ричи, – прошептала д’Альбре, глядя в глаза мужчины, в которых уже начинало играть море, – какие бы невероятные вещи я ни откопала, ты не изменишь себе.
– О ней?
– Не только… Вокруг Тюдоров слишком много тайн… И, если я всё-таки развяжу этот узелок, Ирена сможет стать женой Джинджеффера. Если, конечно, ей удастся уговорить отца не отдавать свою руку европейским королям. Повремени с брачным договором. В нём наверняка найдётся куча пунктов, которые нужно уточнить и переписать…