Хмель-злодей
Шрифт:
Всадники, ускакавшие, было, вперёд, остановились в ожидании. Михаил повернулся к лошади:
— Мне надо ехать, любимая.
— Нет! Нет!! Не-е-т!!! Я тебя никуда не отпущу, я умру без тебя.
Он чуть отстранил её и вскочил на коня. Она обняла его ногу и не пускала.
— Я поеду с тобой!
Михаил наклонился, обнял её, губы их слились.
— Я обязательно вернусь, хорошая моя. Жди…
И поскакал, то и дело оглядываясь.
Сквозь топот копыт ветер донёс до неё:
— Я люблю тебя, люблю-у-у!
Богдан щурил слезящиеся глаза и старательно вглядывался в латинские письмена. Давно уже пора ему пользоваться лупою, что лежит в походном сундучке, но оттягивает, не хочет наступления старости, как будто она повременит, если он через стёклышко читать не станет. Константинопольский патриарх, хоть и красиво пишет и сердцу приятно, но эти цветистые выражения, которые ему уже и от татарских мурз и от хана надоели, только зрение портят.
«Парфений, милостию Божию, архиепископ Константинополя, Новаго Рима и вселенский патриарх.
Благочестивейший, достославнейший, знаменитейший, христианнейший, Правоверный, премудрый, достойнейший, Богом хранимый и Богом прославленный, господин Зиновий Хмельницкий, в духе возлюбленный, великий генерал благочестиваго и великаго войска запорожского!
Благославляю тебя и твою величайшую знаменитость, чрез божественную благодать всесвятаго и животворящаго Тройцы Духа испрошенную. Душевно и радостно приветствую тебя, моля Вседержащаго и Всемогущаго Бога, чтобы Он и самые настоящие наши патриаршие письмена обратил во здравие, благое счастье, добрую славу и на победу против всех врагов, видимых и не видимых; благославляю вместе с благословеннейшим, знаменитейшим и наилюбезнейшим сыном твоим — Тимофеем Зиновьевичем и со всем благочестивейшим и великим твоим воинством во славу и утверждение веры и для нашего удовольствия и для нашей личной радости.
Ибо уже давно в глубине души нашей посеяна священная любовь к сладчайшему твоему имени, достойнейшая слава о котором, по Высочайшему совету и Божественному предопределению Милосерднаго и Всемогущаго Бога, гремит по всей вселенной, благодаря сколько приукрашенным от Бога качествам твоей души, т. е. я разумею здесь высоту и совершенство ума, мудрость, мужество, величие, справедливость и правую веру, за которую борись и сражайся до самой смерти, столько же и внешним, телесным, Божественным дарам, которые описать и подробно перечислить недостаточно продолжительнаго времени! Поэтому я оставляю сказать о них твоим победам против врагов, посланный Богом завоеватель и борец во славу, восстановление правой веры и утверждение кафолической Христовой церкви!
Да освободят её твои, прославленные Богом десницы, от тяжкого и жестокаго рабства и плена, который угнетал её многие годы в тех краях.
Благочестивейший и преукрашенный вождь!
Слыша о прошедших опасностях, о великом и жестоком унижении, о ежедневных преследованиях, бесчисленных тиранствах, и о борьбе, которая происходила в святой Божией русской церкви с противниками и враждебными гонителями нашей православной веры, мы всегда повергались в неутишительную скорбь и тем более, что не могли оказать никакой помощи благочестивой отрасли нашей великой христианской церкви, как бы требовал того наш долг.
Да продлит милосердие Божие твою жизнь на долгие годы на славу и утверждение веры!»
Ну, что ж, битвы не избежать, все, все толкают к ней Богдана. А ему и деваться некуда: подняв смуту, он стал заложником огромной массы казаков и холопов, и в случае поражения на него они всё и свалят, а то и ляхам выдадут. И король, несмотря на доверительные между ними отношения, вынужден будет казнить его, как бунтовщика.
Хмельницкий уже давно использовал веру православную, как надёжного пособника в своих целях. Это помогало ему оправдывать многотысячные жертвы и саму войну. Он даже послал к патриарху своих послов: полковников Ждановича и Ивановича. Послы и послужили причиной зверской расправы с патриархом Парфением. Господари Молдавский и Валашский из ненависти к Хмельницкому представили турецкому султану эти сношения, как подозрительные.
«И по той дружбе послали они в Царьград 30 тыс. ефимков, чтобы его известь, и по их научению грек, Михайлом зовут, затем ходил, промышлял и его, патриарха извёл.
Греки, прибывшие в то время в Москву, передавали следующие подробности об обстоятельствах смерти патриарха Парфения: турки убили патриарха по присылке мультянского и молдавского господарей; а убили патриарха таким образом: взяли его в мешок, прежде ему глаза выкололи, потом ушибли топором меж плеч и по лбу, потом ударили кинжалом в брюхо и Мертваго кинули в море».
Коринфский митрополит Иосаф опоясал Хмельницкого мечом, и сам вызвался идти против поляков в боевых порядках запорожского войска.
Но и в стане поляков царило в это время религиозное воодушевление. Римский папа прислал королю Казимиру освящённый меч и обещал отпущение грехов всем, кто выступит против казаков для защиты католичества.
С наступлением весны Богдан двинул своё войско к Збаражу. В его распоряжении было значительно меньше людей, чем прежде, но с поляками почти равное. Поэтому он не решился без хана начинать военные действия.
— Батька, можно, — генеральный писарь Иван Выговский прервал раздумья Хмельницкого, Богдан кивнул:
— Заходь.
— Ляхи переправляются через речку Стырь, самое время атаковать их.
Богдан задумчиво смотрел на Выговского. Конечно, Иван прав, можно использовать тот же приём, которым он разгромил ляхов под Зборовом.
Но сейчас уже другое время.
— Как обстановка в войске?
Выговский сразу поскучнел:
— Больных много, зараза какая-то ходит, уже двести шестьдесят возов с больными вывезли.
— Ну, вот, а ты предлагаешь выступать.
— Так стоим же без делу уже два месяца.
— Хан на подходе, с ним у нас в два раза больше войска будет.
— А ляхи в это время место себе получше выберут.
— Подождём, — Богдан пристукнул кулаком по столу, завершая разговор. Выговский вышел, а Хмельницкий поймал себя на том, что боится, впервые реально боится за свою жизнь, страх вошёл в его сердце, в его душу, и с этим уже ничего не поделать.
Только в середине июня татары появились ввиду польского лагеря под Берестечком.