Хмель-злодей
Шрифт:
— Ночью часть казаков переправилась через реку и ушла, оставшиеся устроили бузу. Десять минут на подготовку и выступаем.
Вскоре тысячи всадников тяжёлой конницы князя Вишневецкого и отряд Давида двинулись в сторону казацкого лагеря, пустив лошадей в галоп.
Прижатые к реке и болоту, казаки отчаянно сопротивлялись. Большинству их них терять было нечего. Конницы у казаков было мало — они всегда рассчитывали на татар. А пешему казаку против конного противника трудно устоять, кому, как ни Михаилу было знать это. В горячке битвы он уже и не вспоминал, что дерётся против тех, с которыми не так давно делил еду и ночлег. Но он уже хорошо понимал, что казаки — зло, что они принесли на эту землю и лично ему только горе и страдания, уничтожать их — его право. Одного боялся — встретить тех, с кем был близок, и кому был многим обязан. Но, по его предположению, это было маловероятно.
Однако человек предполагает, а Господь располагает.
Поляки рубили зло и безжалостно, они мстили за прошлые поражения, за унижения, перенесённые надменными шляхтичами Речи Посполитой. Вскоре трупами казаков был усеян лагерь, речка и болото. Последние, не желающие сдаваться, затравленные и оборванные, ещё бросались под копыта польской конницы, размахивая саблями, а пленных уже приводили отовсюду. В основном это были холопы, крестьяне, надеющиеся на помилование, да немногие, в основном, пожилые казаки.
Задумчиво стоял Михаил подле коня и смотрел на пленных: бедные, обманутые Хмельницким крестьяне, захотевшие свободы. Среди толпы попадались и казаки, старающиеся скрыть косые взгляды исподлобья.
Вот один в доброй свитке, широких шароварах и шапке. Неплохо одет, подумал Михаил, но что-то знакомое показалось ему в фигуре казака. А тот повернулся, скользнул равнодушным взглядом по стоящим польским солдатам и вдруг уставился на Михаила.
Михаил вздрогнул: на него смотрел Грицько.
Улыбка радости тронула губы Михаила, он даже сделал шаг навстречу своему побратиму. И у того, казалось, засветились радостью глаза — «ты?» Но в следующее мгновение злобная гримаса исказила его лицо, и губы прошептали слово, которое Михаил понял: «Предатель».
Мысли неслись в голове его, так хотелось объяснить, поделиться своим пониманием, ведь и Грицько искренне страдает за свою родину.
Грицько поравнялся с Михаилом, и тот прочитал нечто страшное в лице его, вся его фигура выражала напряжение и готовность к броску.
— Держите, держите его! — закричал он конвоирам, но было поздно.
В несколько прыжков Грицко оказался возле Михаила, и, не успел тот отреагировать, ударил его кинжалом, спрятанным в складках одежды.
Губы его произнесли всего два слова, которые Михаил ещё расслышал, прежде чем потерять сознание:
— Умри, предатель.
Второго удара Михаил уже не почувствовал.
Набежавшие польские солдаты закололи казака саблями.
После разгрома Запорожского войска Хмельницкий запил. Пил он и раньше, но в этот раз беспробудно трое суток. Сидел в Паволочи и опустошал спиртные запасы, начиная и заканчивая свой день с чашкой в руках. Собственно, день и ночь слились для него в один сплошной кошмар.
Полковники, которые понимали, чем грозит им устранение Хмельницкого, вызвали его на серьёзный разговор.
Гетман находился теперь в критическом положении: народ считал его изменником и потерял в него веру; поляки изо всех сил старались, чтобы он попал в руки к ним, чтобы отомстить за все те беды, страдания и разорение, которые он причинил Польше.
Когда Богдан из Паволочи, к которой приближалось тридцатитысячное войско графа Потоцкого, вернулся в Чигирин после запоя, то народ, прежде принимавший своего батьку с восторгом и любовью, не захотел пустить его в город.
Храбрый полковник Мартын Сулима поднял против гетмана знамя бунта и, с согласия вольной рады, осудил его на смерть. Только благодаря случайному обстоятельству это решение не было приведено в исполнение — Сулима в одной из стычек с поляками попал к ним в плен, и это спасло Хмельницкого.
Богдан применил всю свою энергию и хитрость, чтобы вернуть преданность народа: по всей Украине он рассылал универсалы, призывая людей встать под его знамёна для защиты отечества. Но немногие вняли призыву вероломного изменника, каким его считали. Только полковник Богун, пользующийся в народе легендарной славой, сумел собрать значительное войско и занять Белую Церковь. Он укрепил город, и сюда же скоро прибыл сам Хмельницкий с двумя тысячами татар.
— Ну, как он, как? — Давид теребил вышедшего из лазарета лекаря.
— Плохо, ранение проникающее, не жилец он.
— Может свезти его в Варшаву, в Краков, к лучшим лекарям?
— Не довезёте…
— Тогда в поместье, там Яна… он обещал вернуться… — как бы про себя пробормотал Давид.
Доктор с грустью посмотрел на него.
С этого момента все дела, касающиеся людей отряда, Давид поручил своему заместителю, сам же занялся спасением умирающего Михаила. Первое, что он сделал — отправился к князю Иеремии Вишневецкому. Тот выслушал его внимательно и сразу перешёл к делу.
— Я дам тебе письмо к своему знакомому доктору в Варшаве, он мне не откажет. Попрошу приехать к вам в поместье, это всё-таки ближе. Доктор известный не только в Польше, но и во всей Европе. Выделю лекаря для сопровождения. Дам команду подготовить экипаж на мягком ходу. Если возникнут какие-то вопросы, немедленно обращайся ко мне.
К вечеру два всадника выехали из Берестечко: один в Варшаву, другой в поместье Рудницких. Им было приказано коней не жалеть.
А на следующий день крытый экипаж с колёсами, обшитыми козьими шкурами, покинул расположение конных хоругвей князя Вишневецкого и взял направление на Польшу. Под присмотром лекаря в нём лежал не пришедший в сознание Михаил Рудницкий.
Экипаж сопровождал конный отряд.
Глава 5. Жизнь, как песня
«Храбрым был пан очень и красивым при невысоком росте».
«…из уважения к отцам-законникам религии греческого обряда… чтобы за святой памяти предков моих страстней молитвы творили».