Хобо
Шрифт:
Мы вышли на улицу, в мутную ночь, туманную от жары, которая плавала между испаряющимся пористым асфальтом и пуленепробиваемым, охлажденным звездами небом. На заднем сидении лежал набор, упакованный в пластиковый пакет: молоток, плоскогубцы, гвоздь толщиной не меньше пяти миллиметров и кусок провода, оголенный с обоих концов. В машине было душно. Пеня включил кондиционер, но особого эффекта не последовало, потому что я отказался закрыть окно. Шум снаружи делал меня более чувствительным и сосредоточенным на том, что нам предстояло. Я люблю, когда притупляются чувства, когда внутри разливается отупение. А рефлексы это совсем не то же, что чувства. Рефлексы требуют высокого напряжения, они требуют человека целиком, если человек хочет остаться целым.
Мы проехали мимо торгового центра, свернули к Пашиной развязке, чтобы объехать район Железничка колония. Некоторое время кружили вокруг квартала, где находится «Кента», обычная предосторожность, мы обнюхивали и осматривали окрестности. Обстановка была штатной.
Прошли через служебный вход. Дверь была отперта, все развивалось по плану. Этот вход использовался для вбрасывания и выбрасывания клиентов, в зависимости от комбинаций на наэлектризованном зеленом сукне и в разгоряченных головах игроков. Комбинации бывают разные, и игроки бывают разные — одни постоянные, другие непостоянные. Вторым приходилось время от времени затыкать рот, чтобы они не гундели вокруг да около насчет «запрограммированной рулетки» и «крапленых карт». Короче, таким игрокам среди публики было не место, и если они сами не понимали и не знали, как устраниться, им нужно было помочь преодолеть кризис. Ёб твою мать, ну куда ни глянь, повсюду натыкаешься на какое-нибудь чистилище. Бог, судя по всему, любит педантичное соблюдение чистоты, но эта всеобщая увлеченность чистотой однажды вынудит спустить за собой воду и того, кто наделал больше всего говна. Тогда-то и исполнится пророчество о Последнем Великом Сранье.
Внимательно вслушиваясь, я по кругу обвел взглядом все, что было видно над плечом Пени, и отметил коридор с зеркалами. Я шел за Пеней. Он знал дорогу к распределительному шкафу. Мы прошли мимо выключенных слот-автоматов, потом через проветренный центральный зал с круглыми, почищенными столами на смазанных ножках, расставленными на деликатном удалении друг от друга. Здесь золото превращалось в латунь, а крупные купюры в бумажные кружки, на которые ставят стаканы. Мы проскочили простреливаемое пространство для официантов и сочувствующих лиц, обошли массивную крепостную стену барной стойки и спустились по крутой лестнице в «нижние комнаты», напичканные мебелью, с белым мрамором, деревянными панелями на стенах и жалюзи. И тут я заметил нечто реально репрезентативное — в одной из этих кабин окна были тонированными, черного цвета. В этом помещении не было ничего гламурного, ни суперсовременной мебели, ни ламп с экзотическими абажурами, ни хрустальных пепельниц, ни «стильных» столиков, ни позолоченных рам. Ага, значит, именно здесь разыгрывалось самое важное: выход из игры, подведение черты через адамово яблоко. Впрочем, может, во мне просто бурлил адреналин. Я хочу сказать, может, эта комната просто использовалась персоналом, например, для переодевания. Ладно, короче, я оставил Пеню заниматься электрикой, а сам вернулся еще раз проверить наличие «сквозняка» на служебном входе, после чего прокрался к главному входу и спрятался за плюшевой занавеской. Отсюда мне был прекрасно виден подход к зданию. Мокрые тротуары блестели под лунным светом как стеклянные. На одной стороне улицы фонарные столбы были бетонными, на другой деревянными. Казино находилось в старой части Нишвила, неподалеку от продовольственного оптового рынка и автовокзала. Здесь было много неоштукатуренных зданий с надстроенными мансардами и магазинчиками на первых этажах, на балконах стояли буфеты, велосипеды, а кое-где были спутниковые антенны, дворы были перепаханы под сады-огороды и обнесены металлическими оградами, украшенными металлическими же символами солнечных лучей. Я прислушивался и наблюдал, это было моей частью ночной развлекательной программы. Мне казалось, что я простоял уже целую вечность, но тут раздался голос Пени: «Пошли. Мангал задымил». Мы помчались тем же путем, что пришли, нам нужно было обогнать огонь, который пока еще не был виден.
Выскочив на улицу, мы тут же напоролись на церберов Джембы. Что ж, мангал без мяса не бывает, правильно? А мясо, правда, оснащенное, стояло перед нами. Гора мяса. Как будто целое стадо диких зверей спустилось с гор, но вовсе не заблудившись. Они охотились. У них были вожаки.
Окружили нас тихо и быстро. Пока мы окапывались, Пеня обернулся ко мне и сказал: «Диджей, ты помнишь финал игры в Мюнхене, в семьдесят четвертом?».
«Еще бы», ответил я с готовностью.
«Голландцы пошли от центра, и не подпустили немцев к мячу. Им только удалось свалить Кройфа на штрафном, и тогда Царь Йохан забил гол с пенальти». Пеня весь погрузился в описание славного прошлого. Зепп Майер стал первым немцем, который прикоснулся к мячу в этой игре, да и то только тогда, когда доставал его из сетки».
«Ага», подтвердил я, «это было на второй минуте».
Примерно столько же времени оставалось и у нас. Я увидел людей с бугристыми лицами, которые приближались к нам скользящим шагом. Выразительно нахмуренные, они были похожи на многократно использованные авиационные
Мне уже стало как-то скучновато, и я бросил тем двоим, которые стояли с пистолетами: «Парни, мне не нужны телохранители». И тут же почувствовал удар тяжелым ботинком, сначала в живот, потом в нос. Теперь мне было не так стыдно. Я пошатнулся, собираясь с силами, чтобы постараться упасть как можно дальше от них и на правый бок. По очень простой причине: я был правша, и я был вооружен. Я замахал руками, как бы пытаясь при падении схватиться за собственную голову, а на самом деле ища удобный момент закрыться плечом и выхватить ТТ. Сделать это незаметно у меня не получилось. Гориллы навалились на меня по-зверски. Новые удары лишили меня последних сил. Один тип вытащил у меня из-за пояса пистолет и треснул им мне по затылку. Я лежал на спине и выдыхал зернистую пыль, липкую от крови. Перед моими глазами появилась шипящая картинка с экрана испорченного черно-белого телевизора. Сквозь подрагивающую темноту просвечивал силуэт Джембы. Кто бы мог подумать, что у него такая выразительная, по сравнению с его гориллами, внешность. Наверное, он специально подбирал таких, чтобы окружающим было легко различать, где он, а где они.
«Хватит», проговорил он лишь тогда, когда удостоверился, что я слышу, что он говорит. «Барон сказал этого оставить». Я слышал его очень, очень ясно. «И его, и его пистолет», добавил он. Он достал магазин, опустошил его и вернул на свое место. Затем грубо запихнул незаряженный пистолет мне под пупок, ТТ как сверло прошел вниз до лобка, вырвав несколько волосков, а потом и до яиц, и, это не пустые слова, я чувствовал, что его плоский ствол буквально придавил мне яйца. Такое я почувствовал бы, даже умирая от побоев, о чем сейчас речь не шла, потому что при сведении своих счетов акулы меня в расчет не брали. И хотя я оказался вне игры, терпеть мне было все труднее. Я сжал зубы, но из горла все равно вырвался мудацкий стон. Треск в голове доносился издалека, одновременно сверху и снизу. Открылась бледно-фиолетовая бездна, которая стала меня засасывать…
Проснулся я от запаха свежего хлеба. Я вдыхал этот запах, пытаясь узнать место, где стоит «вектра», в которую меня упаковали и оставили. Я весь был никакой. Тлеющая боль то ослабевала, то накатывала сильнее, волнами, я не мог нормально двигать ни руками, ни ногами. Это избитое состояние почти не отличалось от карамболь-похмелья, когда отматываешь назад блэкаут. Ввиду того, что я перенес на ногах довольно много таких встрясок, почему бы не перенести и эту? Не делая резких движений, я ощупал все тело. Потом рассмотрел себя в зеркале заднего вида. Отлично, я себя узнал. Очень скоро я узнал и все остальное.
Ну, я немного подремал на парковке перед старым кирпичным заводом, и не более того. Приходил в себя я осторожно, туман в голове рассеивался, как бывает утром в горах. Я прислушивался к своему дыханию, короткому и неглубокому, рывками. Легкие двигались в ритме ударов сердца, по венам распространялось ленивое пульсирование. Ну и досталось же мне, внутренне простонал я, потерплю еще чуток, а потом надо валить отсюда. Так я и сделал под свист резины и стук мотора, работающего не на той передаче. Мне казалось, что педаль газа находится где-то очень глубоко, и я напрягал все силы, чтобы нажать на нее. Убедившись, что наконец-то до нее добрался, я надавил и уже не отпускал до тех пор, пока не разбудил Кинки поцелуем в лоб. Такая братская нежность всегда заставляла ее промолчать. Время было как раз для кофе, сигареты и других способов релаксации за опущенными жалюзи и белыми роскошно-кружевными шторами. Разумеется, Кинки поняла, что сам я ни с чем не справлюсь, обычно после того как тебя избили, становишься вялым. Она встала, и, не ворча и не потягиваясь, потащилась на кухню. Принесла кофе, водку, перекись водорода, миску со льдом и вернулась в кровать, отказавшись принять мои измученные благодарности. Я оставил ее обниматься с подушкой, и она уткнулась в нее, сделав вид, что вовсе и не просыпалась.