Хочу тебя испортить
Шрифт:
— Я не стану извиняться, — сообщаю Бойко якобы спокойным и уверенным тоном. — Может, я погорячилась и выразилась недопустимым образом, но твоя вина значительнее и…
Договорить Кирилл мне не дает. В ужасе задыхаюсь, когда он выпускает мои запястья и… начинает стаскивать с меня платье.
– Что ты делаешь? — выпаливаю срывающимся голосом, как только удается возобновить речевую функцию.
Никогда раньше не обращала внимания, но, оказывается, прикосновения стоячего комнатного воздуха к голой коже можно ощутить физически. Он лижет прохладными языками сначала
Руки Кирилла касаются моего тела всего лишь раз, когда он обворачивает предплечьем мою талию и, приподнимая, забирает из-под меня платье.
— Никогда не вмешивайся в мои дела. Не называй меня братом. И не смей, мать твою, при посторонних раскрывать в мою сторону рот, — жестко высекает он, тяжело дыша мне в лоб. — А лучше вообще, блядь, ко мне не подходи.
Выдав все это, чертов придурок выходит, прихватив с собой мое платье. Я же остаюсь в одном белье посреди затхлого чулана. В темноте и в компании такой же беспомощной и отчаянной, как и я сама, ярости.
Естественно, никто из той толпы не приходит. Не знаю, каким образом этот ублюдок зомбирует людей, но идти ему наперекор ни одна живая душа не решается. Я стучу в дверь, слышу постоянное движение по коридору, однако на мои просьбы принести мне какую-то одежду реакции не дожидаюсь.
В конце концов, приходится обшаривать в потемках чулан. И, слава Богу, я натыкаюсь на какой-то пыльный халат. Поколебавшись, надеваю его и, наконец, выбираюсь из заключения.
Половина пуговиц отсутствует, и полы белой тряпки приходится держать пальцами. Но хуже всего, что моего появления дожидается целая толпа. Включая чертового придурка — сводного брата! Он упирается спиной в стену, а перед ним в кольце его рук стоит какая-то девушка.
— Уф, какой прикид, личинка, — глумится Кирилл, пока я, едва сдерживая слезы унижения, прохожу мимо них. — Зачетная из тебя получилась медсестра.
— Я бы вдул, — прилетает с противоположной стороны коридора.
— Раскрой халатик!
Грубости сопровождают весь мой путь до конца коридора и выхода на лестничную клетку, но я так и не позволяю себе заплакать.
Пусть не думают, что сводному братцу удалось сломать меня. Я еще заставлю его поплатиться!
5
Эта чертова сводная сестра несовместима с жизнью.
Переступив через порог парадной двери, cваливаю на пол сумку с формой. Делаю шаг в сторону и матом поминаю отца. Тачка в гараже, значит, интеллигент дома, а я слишком хорошо осведомлен, как его могут взбесить «разбросанные вещи».
Резко дергаю баул обратно на плечо и, перемахнув размашистым шагом гостиную, уже хватаюсь рукой за перила лестницы, как в спину прилетает приглушенный рев.
— Ты что, сукин ты сын, вытворяешь?
Медленно оборачиваясь, сталкиваюсь с перекошенной от ярости рожей «папочки».
От сукина сына слышу!
— Что не так? — подаю голос, хотя понимаю, что лучше бы мне молчать.
— Ты еще спрашиваешь? — орет громче. — Варвара мне все рассказала, мерзкий ты гаденыш! И не смей мне тут корчить святую невинность!
В моей груди будто турбина раскручивается.
Что, блядь? Рассказала? Тупая выскочка еще и стукачка?
Мелкая гнида.
— Что ты молчишь? Теперь молчишь? Отвечай за свои действия!
Мои собственные глаза заливает такая злоба, не сразу вижу, что «папочка» трясет передо мной сложенным вдвое ремнем.
Чё за чухня, блядь? Вообще ополоумел старый осел?
— Отвечай, сказал! Как ты посмел это сделать, если я велел тебе относиться к ней, как к сестре?! — горланит так, что впору оглохнуть.
На хуй себе эту «сестру» натяни!
— Она лезла, куда не следует. Я ее проучил, — выдаю на контрасте чрезвычайно спокойным растянутым тоном.
— Что же она тебе сделала?
Еще я, блядь, тебе не докладывал!
— Ничего, — выдаю едко после шумного выдоха. — Ты сам учил меня бить первым. Разве это не касается всех?
Едва последний вопрос покидает мой рот, отец, закусывая губы, размахивается и разъяренно лупит меня ремнем по голове. Не успеваю толком увернуться. Прилетает сначала по уху, а секунду спустя по плечу. Третий замах ловлю ладонью и дергаю кожаную плеть на себя, заставляя «папочку» шататься, будто сухое дерево. Сила, безусловно, на моей стороне. Отец попросту не ожидал, что я посмею вырвать орудие экзекуции. Гасил бы еще, пока рванувшее внутри него дерьмо не иссякнет.
Ошарашенно таращит на меня глаза.
Я и сам в ахуе от того, что он снова посмел протянуть ко мне руки. Давно такого не было. Как только выше него вытянулся, сам завязал с физическим наказанием. Психологически, конечно, щемил регулярно. Ремнем этим, случалось, размахивал. Даже что-то бомбил. Но с этой херней не рисковал. Теперь же… Внутри меня взмывает желание хлестануть его этим ремнем в ответ. Да так, чтобы на задницу завалился.
Глаза будто кровью заливает. И не слезы это вовсе. Я на них не способен. Да и не жгут они так. Буквально зверею. По лицу, вероятно, видно. Потому что отец молчит и, выкатывая зенки, краски меняет.
Швыряю ремень ему под ноги. Он тут же наклоняется и поднимает его. Вряд ли решился бы повторить свой подвиг, но со стороны, очевидно, кажется иначе.
— Прекратите! — разрывает сгустившийся воздух истеричный голос личинки. — Не надо, пожалуйста…
Слышу ее, и в груди такая буря поднимается. Удушить готов.
Мало того, что из-за нее все… Никто никогда не становился свидетелем того, как отец тягает ко мне свои грабли. Обычно это происходило либо в его кабинете, либо в моей комнате. А я никогда никому не рассказывал. Даже близкому другу в подобном бы ни за что не признался. И тут… Надо же, чтобы именно она, эта ненавистная идиотка, все увидела! Хуже невозможно представить!