Хохот Демиурга. Плаха и Веха
Шрифт:
– Сам осёл, – отшучиваюсь, – «самсунг» куплю, если что!
– Счастливей сделает?
– Смотря сколько памяти и что за камера!
Тяжело вздыхает и отворачивается. Хочу погрузиться в смартфон, но колет обидой, что Веня, по всей видимости, посчитал меня недалеким. Чуть замешкав, спрашиваю:
– По-твоему, значит, чтобы чувствовать себя счастливым, нужно не думать, не фантазировать и не мечтать? Наглухо ебнутый идиот – самый счастливый человек на свете?
–
– Значит, в пизду искусство? – улыбаюсь, как, наверное, улыбается родитель, слушая наивные фантазии безопытного ребёнка.
– Не паясничай. Конечно, в пизду! Писателей, например, абсолютно всех истребить надо.
– Чтобы достигнуть счастья-то?
– Именно. Неприятно, да, но мир сильно запущен, чтобы достичь счастья, много неприятного надо сделать…
– Чтобы улучшить существование всем и разом, значит?
То ли не понимает, то ли делает вид, что не понимает.
– Писатели – злостные ублюдки, – продолжает Веня, – они миры создают и побуждают читателей фантазировать, мечтать. Они насилуют чужие мозги своими идеями – каждый из них думает, что знает истину – в лучшем случае считает, что ищет её и приближается к пониманию в поиске. И этим семенем черт знает чего там ему пришедшего в голову он извергается в мозг читателю. А, как я уже говорил, если писатель сумел идею красиво преподнести и оформить, то семя даёт плод, который затем продолжит давать потомство. А какая в пизду может быть истина и кому она вообще может быть известна? Ни одному писателю, сеющему ложь, уж точно! Всё лишь заблуждения, приводящие к производству ещё большего количества айфонов.
– Ведь бред несешь! Более того, уверен, что полно счастливых, удовлетворённых системой…
– …Сказал Лёха, – перебивает Веня, – бедный студент, которым не захочет стать не то что любой из пассажиров этого автобуса, любой пассажир планеты. Кстати, вот как ты считаешь, кто-то из наших попутчиков рад отправляться туда, куда он отправляется? Нет, давай-ка по-другому вопрос поставлю, чтобы исключить случайность – как считаешь, многие ли из этого автобуса на прошлой неделе, все семь её дней, по утрам радовались каждому новому дню? Радовались, что наконец проснулись и наступил новый счастливый день? Многие ли радовались действительности больше, чем сну?
– Кончай нести пургу, – начинаю по-настоящему раздражаться. – Это сейчас я студент перед экзаменом, через пяток лет посмотрим. Есть люди и состоявшиеся, и состоятельные.
– Ты купающихся в своих деньгах сейчас имеешь в виду, наверное? С их почти двадцатичетырехчасовым рабочим днем, обязательным окном в расписании для тусовок и прочим, чем они по максимуму забивают время, лишь бы не думать? Но бывает, наедине с собой остаются и они – набитые эгоизмом, желанием быть лучшими, самостоятельными, модными – да у них там на конце палки целая охапка разнообразной морковки… Как думаешь, счастливы они в тот момент, когда им приходится думать? А знаешь, они ведь не скупые на самом деле… они готовы делиться, да. Представляешь, сколько их напускная праздность дарит морковки наблюдающим за ними? Сколько индивидуального ада дарит желание на них равняться не таким состоятельным беднягам…
– По-твоему, значит, другой возможности, кроме как истребить всех писателей, богачей, учёных, ну и просто умеющих читать и писать – стать счастливым у человечества нет?
– Почему нет? Есть, разумеется, – делается серьёзным и отлипает от стекла, – надо свершить единственное возможное в этом мире волшебство – заставить исчезнуть свой мир.
– Ну да… – поддакиваю я и улыбаясь.
– Не пизди, мудак, если не врубаешься!
– Поясни тогда!
В этот раз Венины слова задевают сильно. Грань между тем, когда слова от тебя отскакивают как горох от стены и вонзаются пулей в душу – очень тонка.
– Как сделать, чтобы пропал мир? Надо понять, что ты не постоянно преследующий цель осёл, а сама цель и есть…
– Морковка, что ли?
Разочарованный Веня мотает головой, вновь прижимается к стеклу и отворачивается.
– Но у меня этого никогда не получится… Если даже выразить не могу, значит остается крайний способ.
– И что ты будешь делать? – спрашиваю аккуратно, чуя дурное.
– А я тебе покажу, может, даже поможешь. Идем, наша остановка!
– Нихуя! – смотрю в окно на пустынный склон к пустынному же в такую погоду парку на берегу Даугавы, – у нас через полчаса экзамен, забыл?
– Прошу, – в глазах бесконечная мука, – будет тебе уважительная причина на перенос.
Спускаемся со склона молча, отгоняю пугающие мысли – убеждая себя в их неправдоподобности.
– Все-таки куда и зачем мы идем? – страх принимает форму раздражения.
– Секрет, – бравирует севшим голосом, – большой-большой секрет.
И, вероятно, чтобы взбодриться, неуместно запевает:
Куда идем мы с Пятачком?
Большой, большой секрет.