Хохот Демиурга. Плаха и Веха
Шрифт:
Пассажиры в полупустом салоне суетятся, кто-то тянется за сумками на верхние полки, кто-то копошится на своем месте. Мужик, спрашивающий у стюарда, можно ли закурить, повернувшись в кресле, пристально смотрит на меня, на мою руку.
– Когда это ты успел? – кивает на рану. – У меня пластырь есть, дать?
Не дожидаясь ответа, лезет в рюкзак, что-то ищет, протягивает мне переносную аптечку.
Кивком благодарю, беру пластырь, срываю и комкаю промокшую бумагу, заклеиваю кровоточащую язву на руке.
– На вот, выпей.
Между
– Ганин! – громко представляется мужик.
Киваю, возвращая флягу.
– Ганин А Пэ, почти как мой знаменитый тёзка.
– Понятно.
– И как мой тёзка – поэт! Только я осетин… – отпивает из фляги.
Внимательно смотрю на Ганина – лицо, обтянутый высохшей, загрубевшей кожей череп; карие пуговицы глаз; хаотичные чёрные и седые жидкие пучки волос на голове раскиданы, как фигуры в завершающейся шахматной партии.
Неужели судьба свела с ним не случайно и действовать придётся так скоро? А что я хотел? Вступая на путь войны, некогда расслабляться. Раз уж меня выбрали карающим перстом.
Но зачем так слепо? Провернуть такое в автобусе и уйти безнаказанным невозможно. Или?
Автобус останавливается. В окне виднеются контрольно-проходные пункты, перекрытые шлагбаумами, слева небольшое одноэтажное здание таможни.
Ганин снова протягивает флягу:
– На посошок, – подмигивает.
«Как бы не за упокой», – думаю цинично, отпивая.
– Ты, кстати, не представился.
Смотрю на него хмуро, но отвечаю:
– Веха.
– Здорово! – одобряет Ганин. – Ёмко и кратко. Тоже в Питер?
– Автобус ведь без остановок.
– Мало ли… – Ганин подвисает, – поди, пишешь чего?
– Не понял?
– Стихи? Прозу?
Автобус распахивает двери. Пассажиры выходят в ночную прохладу. Поднимаюсь, Ганин вслед за мной.
– Даже в мыслях не было.
– А зачем тогда в Питер? – удивляется, словно других причин быть не может в принципе.
«Резать таких, как ты», – думаю. Но вслух задаю встречный вопрос:
– А ты?
– Бить оригинальным слогом! Вот ты можешь небанальную рифму к «любовь» придумать?
– Вряд ли… – говорю куда-то мимо него.
Мысли перемешиваются с невероятной скоростью: «Что делать с поэтом? А что если меня уже поджидают на таможне? Ну, доберусь до Питера, что потом?»
– Строгий таможенный контроль ввёл пошлину на любовь. А Ганин контрабандой, перемешав с табаком и завернув в папиросною бумагу, жёлтыми зубами вгрызшись в фильтр, её украдкой пронёс, – декламирует Ганин и интересуется, – оригинально?
– Не уверен… А рифма?
– Экспромт! Только что родился.
Достает из нагрудного кармана блокнот с ручкой и что-то (видимо экспромт) записывает.
– Чуть доработать, конечно, требуется, – сознается, – а насчёт рифмы не заморачивайся. К «любовь» уже давно ничего свежего не придумаешь… Лучше без рифмы – свободный стих.
Стоим в очереди на таможенный контроль у опустевшего автобуса. Ганин в третий раз протягивает выпить. Сам сует в рот сигарету – в экспромте он не соврал – зубы действительно желтые.
Пытаюсь закрыть флягу, но пробка никак не налезает на резьбу – кажется – непереносимо громко постукивает о горлышко в трясущихся руках. Не привлечь бы внимание таможенников.
– Если я сейчас закурю, меня что, через границу не пропустят?
Что от меня надо этому охмелевшему поэту? Только лишний шум создаёт. А чего я боюсь, в самом деле?
– Любов-покров. Как тебе находка? – предлагает Ганин. И тут же отвергает предложенное – пошловато…
Сейчас надо будет протянуть паспорт в окошко. Дел-то на минуту…
Ганин проходит контроль передо мной, подмигивает, остается подождать меня.
Сейчас передам паспорт. Она внимательно прочитает, осмотрит меня, кивнёт, выйдет куда-то… Вернётся на своё место, натянуто улыбнётся – я ещё успею рассмотреть следы розовой помады на зубах – красилась спросонья… Вот в этот момент меня незаметно под руки подхватят двое в форме, завалят на деревянный пол с содранной и протоптанной многочисленными ботинками краской… Конец похода…
Случайно оброненный мною студенческий, например… Фоторобот, составленный той парочкой, точно ведь хорошо рассмотрели… Отпечатки, оставленные на ноже… Бред! Меня нет ни в одной картотеке…
А что если прямо сейчас начнут снимать отпечатки у всех подряд?
Ерунда! Произошло рядовое убийство, коих в Риге полным-полно…
Листает паспорт до страницы с визой. Возвращается на первую страницу – сравнивает лицо на снимке с лицом перед нею. Опять пролистывает, ставит печать – таможенный контроль пройден.
– Ганин-таки пронёс контрабандную любовь, – извещает поэт, – пойдём, покурить надо. Сам-то куришь?
Не отвечаю, иду за ним следом на российский воздух, который запахом тот же латвийский. Наш автобус обыскивают в сторонке. Ганин закуривает, мне протягивает флягу:
– Допивай, у меня тут, – кивает на рюкзак, – ещё бутылка. Литр, больше не провезти.
Делаю большой глоток, но во фляге ещё остается. Выдыхаю, допиваю остатки. Кружится голова, дрожь в руках утихает, но ощущение, что вот-вот окликнут люди в форме, не покидает.
Смотрю на Ганина, тот, придерживая согнутую в локте руку другой рукой, курит. Мечтательный взгляд направлен к звёздам…
Так каким же образом мне поступить? Когда атаковать? По сигналу? Посетит ли меня, как посетило в прошлый раз, откровение? А что если я ошибаюсь, а что если поэты не входят в число насаждающих свою мысль? Певцы настоящего дня, воспевающие жизнь, по своей нежной натуре пострадавшие больше других от навязываемых писателями идей. Что если моя цель – исключительно прозаики? Или что если для поэтов Господом подготовлен другой воин?