Хокку заката, хокку рассвета
Шрифт:
Они будут жить вместе с Лордом. Сможет ли он существовать бок-о-бок с другом или почувствует к нему такое же холодное отчуждение, как к Ирине и Гуле сегодня? Сначала, наверное, будет тяжело, а затем он, скорее всего, привыкнет. Человек — существо гибкое, ко всему приспособиться может.
Он никогда больше не будет никого убивать. Возможно, сейчас он в последний раз выполняет заказ экологов. У него будет несколько дней отгула, надо постараться как можно быстрее оформить документы, найти безопасный выезд за границу. Хорошо бы еще и Гуле помочь. В последний раз… Он больше не чувствовал себя экологом, он был просто человеком! Он был счастлив.
И тут
«Не время сжигать за собой мосты, — сказал он себе. — Если я не выполню заказ сегодня, мне придется пойти на работу завтра. Если я не приду на нее завтра — может, и отговорюсь — то послезавтра точно нагрянут с проверкой. Не найдут — объявят розыск. Очень мне надо светиться и попасться в последний момент».
Но что-то ныло внутри, кажется, второй забился куда-то в самую глубину груди и тихонечко там поскуливал. «А куда я дену девочку и Ирину? Вдруг им не удастся завтра выбраться из города? — ему вдруг остро захотелось снять с себя крестик Гули, но он отмахнул от себя морок — прошло время бояться второго, прокравшегося в сознание, — Это не сумасшествие, это всего лишь совесть — так сказал Лорд, — дурацкий атавизм. Надо будет глянуть потом в библиотеке, что это все же такое».
Он ускорил шаг и перешел на легкий бег, по привычке он перепрыгивал через кресты трещин, но они его сейчас не страшили. Когда бежишь — сомнения не мучают. Когда бежишь — знаешь, что надо делать дело. А обдумать можно его и потом. Он побежал быстрее, сопротивляясь норд-осту, который разгулялся уже не на шутку.
Через десять минут он был во дворе клиента. Последнего в своей жизни клиента. Стоп. Об этом потом. Все раздумья потом. Он открыл ком, чтобы проглядеть информацию о клиенте. Экран был белый. Ни фамилии, ни имени, ни возраста — ничего. Только адрес. Сначала он испугался. Если заказ отменили, то, значит, отгулов не будет. И завтра, и послезавтра придется опять выходить на работу. А этого так хотелось бы избежать.
Он послал запрос диспетчеру. Та подтвердила заказ. Да, информация скрытая, убийство не стандартное — политическое. Каждого кто окажется в квартире, Черный Ягуар должен убить, никакого бромабола. Есть ли у клиента семья? — неизвестно. Но в любом случае желательно, чтобы смерть выглядела, как всегда, естественной. Да, подтверждение дается: клиент живет по этому адресу. Ориентироваться по обстоятельствам. Сделай дело — и гуляй смело. Впереди отгулы. Вот так-то…
Черный Ягуар вздохнул, посмотрел на окна квартиры, в которую он собирался — они были на седьмом этаже. Ну что же, пора идти выполнять работу…
На пожелтевшем листе неровные буквы. хокку26
На пожелтевшем листе
неровные буквы.
Хокку заката.
Листок бумаги был пожелтевшим и ломким. Он прятался между страниц книги Оруэлла — подлинной книги — которая попала ко мне много лет назад. На листке акварельными красками был нарисован закат. Не знаю, кто рисовал его — наверное, ребенок. Кто-то бережно хранил свидетельство своего — или чужого — детства. Сохранив книгу, я сохранил и рисунок. Теперь он лежал передо мной, в ожидании гостей я медленно пил остывающий кофе и записывал на нем огрызком карандаша хокку. Хокку заката.
В 10 лет у меня умер отец. Я почти не помнил его, я вообще почти не помнил своего детства. Через год не стало матери, и меня отправили на восток вместе с группой таких же малолетних сирот. В Трудовой лагерь. Нас везли по железной дороге, в товарных вагонах, а на улице стояла одна из последних холодных зим. Но нам повезло. Мы все выжили. А дальше были угольные шахты, почти полностью выработанные, труд за социальный минимум — жалкую подачку государства, завалы, смерть друзей. Я выкарабкался. Я научился быть жестоким.
Буквы были неровными, я почти совсем разучился писать. В какую сторону пишется «в»? Последний глоток кофе, сигарета, дым над акварельным рисунком…
На пожелтевшем листеВ двадцать два я вернулся домой. Нет, дома уже не было — но были места, которые я еще помнил. Парк, в котором мы гуляли с мамой. Здание бывшего театра, только-только тогда закрытого. На ступеньках каждый день сидел старый музыкант во фраке и играл на скрипке. Его почему-то не трогали. Но однажды исчез и он. Несколько недель после этого на ступеньках каждое утро появлялись цветы. В сети развернулась шумная кампания о вреде «чистого искусства». Тогда же, кажется, стали изымать книги. Пока еще добровольно. Всё это проходило мимо меня — я шел своей дорогой. Я хотел власти. Сейчас я понимаю, что власть сама по себе мне была не нужна. Мне нужна была свобода. Неровные буквы пути…
На пожелтевшем листе неровные буквы.Книги нашли меня позже — лет в тридцать. Меня назначили цензором… Тогда ко мне и попало настоящее издание Оруэлла. И много других книг. Днем я выезжал в найденные цензурщиками библиотеки, составлял акты об изъятии и уничтожении, а ночью взахлеб читал Толстого, Достоевского, Кафку… Книг в стране было много, но я быстро понял, что могу сохранить для себя только их электронные версии. И я перевелся в Отдел по контролю за сетью. В каком-то смысле это было счастливое время…
Книги делали меня другим. Вот только позволить себе быть этим другим я не мог. Пока не встретил в сети Ягуара.
За окном в серой дымке вечного полутумана-полусмога наступали сумерки. По старому пожелтевшему листу бумаги плыл закат.
На пожелтевшем листе неровные буквы. Хокку заката..27
Все дороги ведут
из разлуки в разлуку,
такова эта жизнь.