Холод
Шрифт:
Ее взгляд молниеносно обежал всю комнату — также, как обежали бы ее глаза самого Сергея, очнись он в незнакомой обстановке. Ее цепкий взгляд задерживался на каждом предмете не больше сотой доли секунды, но Холодов почему-то был уверен, что она фиксирует каждый сантиметр комнаты в памяти, как сделал бы это он сам, профессиональный боец, всегда ожидающий опасных сюрпризов от неизвестности.
— Ты… — одними губами произнесла она, остановив взгляд на Сергее, — Приди сюда, когда сядет солнце.
Прелестные карие глаза вновь закрылись, а руки безвольно упали на кровать. Девушка сказала все, что хотела…
— Это она вам? — ошарашенно спросил
— Насколько я помню, нет… — ответил Сергей, который чувствовал себя, пожалуй, в гораздо большей степени выбитым из колеи, чем эти двое. В конце концов, они-то всего лишь видели, как беззащитная девушка на несколько секунд превратилась в бойца с отточенными профессиональными навыками, да и то, наверное, не поняли этого… Он же был тем фактором, который спровоцировал это превращение. Он был тем, с кем она заговорила…
Сергей безропотно уступил дорогу врачам, принявшимся за внимательный осмотр своей подопечной, и вышел из палаты, сам не зная, куда направляется. Пройдя несколько десятков метров он, вдруг приняв решение, направился к своему кабинету, надеясь, что Матвеев успел убраться оттуда, а еще лучше — с Айсберга вообще.
Часы показывали 15–14. До захода солнца оставалось меньше двух часов… Был ли это горячечный бред раненной девушки, или же послание, оставленное лично ему — Сергей намеревался придти к ней сразу же после захода солнца, чтобы выяснить это окончательно и бесповоротно.
Глава 8. Друг, причинивший боль
Все, что произошло после того, как громадное чудовище, отдаленно напоминающее медведя, одним изящным движением перекусило ей руку будто соломинку, запомнилось Геле урывками, и больше напоминало кошмарный сон.
Она смутно помнила чьи-то голоса вокруг себя, которые то ускорялись, сливаясь в протяжный визг, то растягивались словно на испорченном патефоне. Помнила прикосновение к своей руке и боль от укола… Потом ее куда-то несли, мотая из стороны в сторону словно игрушку…
А потом… Потом она осознала, что больше не одинока. Что кто-то еще поселился в ее черепной коробке! Но страха не было! Не было даже удивления — этот кто-то сказал, что он друг, и Геля поверила ему. Этот кто-то сказал, что ему пришлось причинить ей боль ради того, чтобы спастись, и попросил за это прощения. Геля простила его, так и не поняв, как он мог причинить ей боль… он водил ее по лесам и полям, приводил ее на берег чудесной речки, что особенно взбудоражило Гелино воображение, так как, не смотря на то, что зима еще едва успела начаться — она уже забыла, как журчит теплая вода…
Он был всегда рядом, но всегда сокрыт от ее взора, и все те места, куда он приводил ее, — Геля понимала это умом, но отказывалась признать сердцем, — не были настоящими. Он просто водил ее по ее собственным воспоминания или мечтам…
Вот лес, на полянке которого она узнала, что такое поцелуй. А вот и та самая полянка, и даже кажущаяся теперь такой банальной надпись на березе:
«Коля + Геля = FOREVER»
— тоже сохранилась где-то в закоулках ее памяти. А вот речка… Мелкая, но бурная, пенящаяся белыми бурунами, взлетающими над водой. Такая неземная и прекрасная… Она вообще не из этого мира! Геля точно знала, какой должна быть Толкиеновская Белогривка [1] … Ведь и в детстве и в юности она не раз мечтала искупаться в ней…
1
Белогривка — река в Средиземье, созданном Толкеном во «Властелине Колец». Непосредственно за Белогривкой начинался Кветлориен, владения Галадриэль.
Он обещал, что всегда будет рядом, и что не позволит никому обидеть ее, и Геля поверила ему. Поверила его вкрадчивому голосу, звучавшему прямо у нее в голове.
Взамен «голос» просил самую малость — в ближайшие несколько часов, пока сама она еще не может полностью контролировать собственно тело, позволить ему изредка подчинять ее тело себе, брать его под полный контроль. При чем это, как говорил «голос», как раз и необходимо для того, чтобы не дать никому ее обидеть.
И она поверила ему, этому мягкому голосу, излучающему доброту и сердечность. Она без сомнений окуналась в пустоту, когда он отталкивал ее, перехватывая контроль над ее телом. Надолго ли — Геля не знала. В разговорах с «голосом», в этих разговорах ни о чем, и в то же время обо всем, незаметно пролетали часы, которые на поверку оказывались секундами. Омуты беспамятства же, казавшиеся мгновениями падения в темноту, были минутами, в течение которых ее тело, которое нес на руках какой-то человек, становилось пристанищем какого-то иного разума.
Геля помнила прикосновение к ее лицу чего-то влажного, напоминающее первый робкий поцелуй. Но она не открыла глаз — просто не смогла, на то, чтобы поднять отяжелевшие веки просто не хватило сил. И тогда Геля вновь ушла в мир цветов, памятных полян и детских сказок, болтать с незримым «голосом», рассказывающим ей о чем-то, чего она сама не будет помнить, открыв глаза.
Там, в ее мире, провожатым в котором ей служил «голос», она спросила его о том, кто же поцеловал ее там, в реальном мире, и «голос» ответил, что это сделал он, ее сосед по разуму, способный одновременно быть во многих местах.
Геля спросила, как он выглядит, но «голос» ответил, что об этом она узнает со временем, когда на то будет необходимость.
«Пока будь той, кто ты есть…» — сказал он ей, — «Когда придет время быть другой — я скажу тебе… И помогу…»
А потом, спустя какое-то время, соизмерить которое Геля, конечно же, не могла, она почувствовала, что там, в реальном мире, ее веки перестали быть тяжелыми будто листы стали. Почувствовала, как ее (их?) тело вновь обретает способность подчиняться сознанию, и открыла глаза.
Над головой светила длинная люминесцентная лампа, дававшая равномерный белый свет, не раздражавший, и не резавший глаза. Она лежала на кровати в центре небольшой комнаты, вдоль стен которой располагались различные приборы, издававшие характерные, медицинские звуки.
Геля не знала, как слово «звук» может сочетаться с прилагательным «медицинский», но чувствовала, что вопреки законам филологии все же может. Как существует запах больниц — запах хлорамина и стерильных бинтов, различных лекарств и пара из открытого автоклава — запах, знакомый абсолютно каждому, кто хоть раз переступал порог больницы. Как существует запах железной дороги — запах шпального гудрона, разогретого июньским солнцем… Как существуют звуки леса — шорох листвы и мелодичное пение птиц… Так существовали и медицинские звуки — попискивание разнообразных датчиков, шорох ленты самописца ЭКГ и прочее, прочее, прочее…