Холод
Шрифт:
Услышав полузабытые, но неожиданно милые сердцу созвучия, Филиппов немедленно вспомнил, что «баар» в этих местах значит «есть», а согласные звуки всегда округляются в сторону местной фонетики.
– Бахыыба, – вежливо поблагодарил он и неверным шагом направился к лестнице, ведущей на первый этаж.
В пединституте, который из-за смерти жены он так и не окончил, некоторые преподы тоже любили перекраивать русское произношение на свой лад. Вернее, не столько любили, сколько не могли произнести иначе. Физкультура у них была «пискультурой», пуфик в деканате – забавным «пупиком», икс – немного тревожным «ихасом», а «функция» самым естественным образом превращалась в медицинский термин. Кое-какие проблемы с пониманием от этого возникали, но при известной степени догадливости все они разрешались безобидным студенческим ржанием.
– Доробо, табаарыс, – поприветствовал Филиппов субтильного узкоглазого юношу за кассой, входя в то помещение, которое девушка-тундра со второго этажа назвала баром.
Несколько легких и светлых столиков, очевидно из разоренной школьной столовой, плюс никаким образом не сочетавшиеся с ними тяжелые помпезные стулья с витыми полированными спинками и красными бархатными сиденьями составляли странное убранство этой комнаты. В пандан к стульям на окнах висели громоздкие театральные портьеры, перехваченные в талии широкими пыльными поясами с огромными пуговицами. За столами никого не было. Зато на каждом из них красовалась полная до краев солонка.
«Все как мы любим», – подумал Филиппов.
Юноша за кассой оторвался от своих подсчетов, зябко поежился, пряча смуглые тонкие пальцы под мышками, и перевел безучастный взгляд на своего единственного клиента.
– Доробо, табаарыс, – повторил тот, подходя к стойке.
– Здравствуйте, – совершенно по-русски ответил бармен. – Только вы неправильно произносите. Нужна долгота на второй слог. Доро-о-о-бо. А слово «товарищ» давно вышло из употребления.
– Филолог, что ли?
Субтильный кивнул.
– Учусь на втором курсе.
– В педухе?
– Нет. У нас филиал Томского университета недавно открыли.
– Круто. А скажи мне как филолог – филологу: чего бы мне у тебя долбануть?
Мальчик завертел головой, оборачиваясь на ядовито-цветастый ряд бутылок у себя за спиной, как будто не знал, что у него там стоит. Вид этой батареи вызвал у Филиппова предварительный, но весьма ощутимый приступ тошноты.
– Только из этого мне ничего не предлагай. Без обид, но я цветное не пью.
– Может, беленькую тогда?
– Водки? – переспросил Филиппов и ненадолго задумался.
Его всегда трогали и немного смешили французы, которые у себя в ресторанах тратили уйму времени на то, чтобы сначала рассадить народ за столом, потом заказать салаты, а когда подходило время для выбора сыров, они вообще становились так задумчивы и так глубоки, что Филиппов не мог удержаться от иронии. Он постоянно подтрунивал над своими парижскими друзьями и уверял их, что замысел монументального «Мыслителя» наверняка пришел Огюсту Родену в ресторане. Француз, размышляющий над меню, просто требовал запечатлеть себя в бронзе.
Как и русский, задумавшийся – не пора ли ему накатить еще.
Впрочем, была и другая причина у Филиной задумчивости. Он прикидывал – как пойдет. Опыт подсказывал, что затея была чревата немедленными последствиями, и вполне возможно было блевануть прямо тут, но изящный и по сути математический расчет привел его в итоге к полному позитиву.
– Скажем, семьдесят грамм… Как думаешь, смогу? – на всякий случай спросил он субтильного филолога, однако вопрос этот был уже риторическим.
– «Стандарт», «Парламент» или «Булус»?
– Что за «Булус»?
– Местная водка на ледниковой воде. Леднику больше тысячи лет. Он совсем недалеко отсюда. В Качикатцах.
– Давай Качикатцы, – махнул Филиппов рукой. – Пусть шотландцы удавятся. В каком колене клетчатого клана вода для вискаря хранилась тыщу лет?
Как только философский вопрос был решен, пришла очередь скучной прозы.
– Чем будете закусывать?
Филиппов погрустнел и уставился на трупики бутербродов, закутанные в полиэтиленовые саваны и выставленные – очевидно, для церемонии прощания – прямо на барной стойке.
– Может, с рыбой? – предложил филолог, указывая на сморщенную розовую плоть под целлофаном.
– Ты ее в прошлом веке поймал?
– Нет. Вчера привезли. На улице холодно – что ей будет?
– Да уж, – вздохнул Филиппов. – У вас тут, кстати, не только на улице холодно.
Он сделал губы колечком и выдохнул наружу немного своего родного, практически имманентного ему перегара. Тот послушно сгустился в белесое облачко.
– Видал? Это что такое? На отоплении экономите?
– Не знаю, – субтильно пожал плечами филолог. – Но, вообще-то, холода рано пришли. А коммунальщики осенью, как всегда, не готовы. Временные перебои с теплом. У нас там, у входа, уже два дня бригада ремонтников суетится.
– Видел я, как они суетятся, – хмыкнул Филиппов. – С такими работничками перемерзнем сегодня ночью тут, как клопы.
– В номера тепло дается в полном объеме. Прохладно только на первом этаже.
– Ты это называешь «прохладно»? Ничего, что я в пальто у тебя тут сижу?
– Сидите, пожалуйста. Мне все равно. Может, с колбасой тогда бутерброд, если не хотите с рыбой?
Филиппов ответил не сразу, потирая озябшую лысину.
– А колбаса у тебя с крысиными хвостиками?
– Почему с крысиными хвостиками?
– Ты когда-нибудь в колбасном цеху был?
– Нет.
– Вот если бы был, тогда бы не спрашивал. Они на ночь свою мясорубку вырубают.
Он многозначительно поднял брови, но бармен оказался не настолько догадлив. Филиппову пришлось поднять брови еще раз. Бармен снова не догадался.
– И что?
– Не тупи. Представь огромную мясорубку. Просторную как вагон… Или как вот этот твой бар. Хотя это, конечно, не бар. Все, что угодно, только не бар. Зал ожидания в поселковой автостанции. Я тебе потом расскажу, какие бывают бары. В Барселоне на Рамбла я однажды очень серьезно завис в одном заведении… Ладно, это сейчас не важно. Короче, здесь у тебя мясорубка. Туши, туши… Коровьи, свинячьи… Мясо, кровища целый день. Кишки перекрученные. Все как положено. Ты это дело тут перемалываешь, кости дробишь, мозг по стенам – в общем, всё круто. Фарша у тебя до фига. Вечером надо идти домой. Рабочий день у тебя закончился. Что ты делаешь? – пародируя эпизод из «Desperados», Филиппов перегнулся через стойку к бармену и сделал тарантиновскую ложно-драматическую паузу, следом за которой должна идти непременная банальность. – Все верно, сынок. Ты нажимаешь на кнопку.