Холод
Шрифт:
Это молчание вышних сфер обеспокоило его, и он всерьез начал подумывать о трезвой жизни, но тут на помощь подоспела удивительно свежая и в некотором смысле даже поэтическая доктрина алкоголизма. Она была чиста и прекрасна, как восставшее ото сна дитя, и Филиппов с готовностью пал к ее подножию, сложив развернутые уже знамена здравого смысла и социальной ответственности. Неожиданно для самого себя он вдруг сформулировал, что пьянство – это просто еще одна форма искренности. А кто, спрашивается, должен быть искренним прежде всего, если не художник?
– Ну, не знаю, не знаю, – пожала плечами Зинаида. – По-моему, художнику лучше быть прежде всего живым. А вы такими темпами угробите себя очень скоро.
– Насчет живым – это не факт, – возразил Филиппов, указывая бармену пальцем на свою пустую рюмку. – Ты в курсе, как хорошо покойники продаются? Майкл Джексон вот если сейчас вдруг помрет – знаешь, сколько бабла нашерстит. А живой он уже давно никому не нужен.
– Майкл Джексон – это понятно. У него пластинки, песни. А вам-то после смерти что продавать? Сценографию ваших спектаклей?
– У-у, какие слова знаем… Сценография… – Филиппов кивнул замешкавшемуся бармену. – Давай-давай, наливай, не стесняйся.
– Можете издеваться сколько хотите, только проблема налицо. В обморок в машине упали. А до этого – сами сказали, что в самолете. Два обморока за один день.
– В машине? Я?
– А кто – я, что ли?
Филиппов оторвал взгляд от заново наполненной рюмки и недоверчиво посмотрел на Зинаиду.
– Не ври.
– Я же еще «не ври». Двадцать минут в полном отрубе на заднем сиденье лежали, а теперь отпираетесь.
– Когда это я лежал?
– Да почти всю дорогу после переправы.
– Не ври.
– Хватит уже, надоело.
– Зина, ты мне не хами. Кто тебя воспитывал?
– А вас кто?
– Подожди секундочку.
Филиппов повернулся к бармену:
– Ты про «маннергеймовку» слышал?
– Да, финская водка такая.
– Дело не в том, что финская, а в том, как ее пить. Маршал Маннергейм требовал наполнения рюмки до самых краев. Можешь налить полную? Так, чтобы «с горкой» чуть-чуть. Правда, финны для этого и рюмку, и водку специально подмораживали. Поверхностное натяжение тогда сильней. Почти как у масла.
– Зачем подмораживать? У нас и так холодно, – пожал плечами бармен и осторожно долил в рюмку.
Филиппов склонился над ней, оценил, а затем кивнул.
– Нормально. Обязательно надо, чтобы водка над краями слегка… Таким бугорком… А теперь смотри, тетя Зина.
Он аккуратно взял рюмку со стойки и плавно понес ее к своему раскрытому уже рту. В какой-то момент водка над рюмочными краями угрожающе заколыхалась. Филиппов замер, пережидая это волнение. Потом решительно двинулся на рюмку подбородком и в один глоток проглотил ее содержимое.
– Поняла? А ты меня тут немощным выставляешь. Ни одной капли не пролил. Маршал Маннергейм, между прочим, офицеров себе так подбирал. У мужа спроси – он наверняка знает… Точно не хочешь? Замерзла ведь. Накати. А то у тебя вот здесь на шее уже гусиная кожа.
Он протянул руку, чтобы прикоснуться к ней, и Зинаида не успела отстраниться. То есть она отстранилась, но с опозданием. От этого возникла неловкость.
– Нет, я пойду. Меня дома ждут.
– Кто? Подруга твоего сына?
Зинаида от этих слов замерла как хомячок в клетке, если неожиданно постучать сверху по решетке пальцем.
– Ты так на меня смотришь, как будто это я убил Кенни.
– Кого?
– Если не знаешь, объяснять бесполезно. Я пошутить пытался. Кстати, если бы знала, легче бы нашла общий язык со своим сыном.
– Вам-то какое дело?
– Мне? – Филиппов пожал плечами, скроил гримасу волка из детского утренника и покачал головой. – Никакого. Просто к слову пришлось. Ты, правда, не знаешь, кто такой Кенни?
– Сказала же.
– Ладно, не сердись… Ты меня, между прочим, тоже обидела своим враньем про обморок. Я просто виду не подал. Железная выдержка. Долгие годы тренировок.
– Да не врала я вам.
– Слушай, не начинай. Скучно уже. Я всю дорогу помню от аэропорта до самой гостиницы.
– Помните? Хорошо. Тогда расскажите, что случилось на трассе.
– А ты хрюкнешь для меня?
Зинаида снова опешила.
– В каком смысле?
– В прямом. Как в самолете хрюкала, когда смеялась. Мне ужасно понравилось. Хрюкни, пожалуйста. Мне надо запомнить. Я своей актрисе потом покажу. Пусть она тоже так смеется. У нее в одном хорошем спектакле смех в начале второго акта не получается. А если будет хрюкать, как ты, то получится. Я на репетициях ей говорил – представь, что я сижу на уличном фонаре с голым задом. Так хорошо пару спектаклей смеялась… А потом перестала. Моя голая задница ее больше не веселит… Хрюкни, пожалуйста. Ну что тебе, трудно? У меня важная сцена провисает.
Зинаида секунду смотрела на Филиппова, потом отважно сморщила нос и хрюкнула.
– Не-ет, ну так нечестно, – разочарованно протянул он. – Ты всю органику потеряла. Так любой дурак сможет. В самолете у тебя совсем по-другому было. Обаятельно получалось. Такая добрая мультяшная свинка.
– Хотите, я могу хрюкнуть? – предложил бармен.
– Нет, спасибо. Мне женский звук нужен.
– А я могу и как женщина.
– Вот этого точно не надо. И вообще… Уже неинтересно.
Филиппов действительно поскучнел и снова указал бармену пальцем на пустую рюмку.
– «Маннергеймовку»? – спросил тот.
– Не надо. Налей как обычно.
– Я жду, – сказала Зинаида. – Я свою часть договора выполнила.
– А у нас тут бизнес, что ли? – покосился на нее Филиппов.
– Слово надо держать.
– Ну, хорошо, – вздохнул он. – Дай только выпью.
Проглотив третью рюмку, он поморщился, понюхал кулак и поморгал.
– Короче, слушай… После переправы на портовской трассе нам навстречу выехал какой-то дебил. Мы слетели с дороги. Я ударился головой. Потом этот придурок выскочил из своей машины… А нет, погоди… Он не выскочил. Там была вторая машина… И в ней сидело несколько человек. Они вытащили этого придурка из джипа и начали его… Да… А Павлик твой пытался их остановить… – Филиппов сделал паузу. – Потому что это была девушка…