Холодная кровь
Шрифт:
— Ты приглядывай за Вротиславом, — обратился уже на улице к сотнику, взявшись за покрывшуюся наледью перекладину крыльца. — Хотя он уже набрался достаточно, главное, чтобы до лавки дошел.
— Дотащу, — отозвался Диян.
Двери терема распахнулись, и на улицу женщины в повойниках и поневах выбежали — мужние уже.
— Иди, — бросил Анарад Дияну, — и смотри в оба, может, объявится… — Анарад замолк, настораживаясь.
— Все понял, княжич, — кивнул сотник.
Анарад отступил — кто знает, может, явится, не отдаст же он свою овечку так легко, хотя явиться в стены княжества — это все одно, что в капкан угодить, и все-таки что-то Анараду не давало покоя. С этими невеселыми мыслями княжич вошел в распахнутые настежь двери, проходя мимо жен, поднялся на второй ярус терема, только теперь понимая,
Анарад стянул с плеч кафтан, на локоть его повесил. Шаг замедлил, сердце забилось чаще, прокатилась по плечам и спине дрожь от мысли, что Агна станет его и уж никуда теперь не денется. Дойдя до нужной двери, Анарад толкнул створку, что отделяла его от княжны, шагнул внутрь, выхватывая стоящую знакомую фигурку в глубине освещенной тусклыми светцами хоромине. Княжна уже осталась в одном исподнем платье из льняной ткани, но таком же нарядном, длиной в пол, с широкими рукавами, что ложились на округлые бедра. В руках она держала резную изогнутую обрядовую чару. Когда он вошел, выражение ее лица почти не изменилось, и тогда, когда скинул сапоги, и бросил кафтан на сундук, но так казалось сначала — когда он приблизился, ресницы ее дрогнули, задрожал огонек в синих глубинах глаз, а губы сомкнулись плотно. Анарад скользнул взглядом по ее белой открытой шее, на которой лежало ожерелье цветное. Грудь Агны вздымалась в неровном дыхании и так же рвано опадала. Он вернул на нее взгляд, вновь посмотрев в глаза.
— Интересно, сколько раз ты встречала вот так жреца? — рванулся вопрос с языка.
Крылья носа Агны встрепенулись, казалось, вот-вот выронит чару, и это будет считаться плохим знамением — но для него за последнее время их будет достаточно. Он накрыл ее руки своими, пальцы княжны едва теплились — волнуется, как будто это было у нее в первый раз.
— Если тебя это задевает, зачем согласился? — в голосе и взгляде острота прорезалась — оживилась хоть как-то, пусть лучше злость, чем совсем ничего.
Анарад хмыкнул.
— А может, понравилась ты мне.
Агна изогнула бровь, такую ровную, словно нарисованную, губы полные алеть начали — что ж, это хорошо. Он забрал чашу, поднес питье к губам, глянув на теперь почти жену через край чары: она — его, и эта мысль растекалась пряным соком по языку, одурманив. Агна не выдержала взгляда его, опустила ресницы, нахмурилась. Сделав несколько глотков, Анарад вернул ей чару — после него и она вправе испить, разделив с ним свою жизнь. Агна отпив торопливо, повернулась, унося чару к столу. Анарад скользнул по ее стану взглядом, наблюдая за ее плавными, словно ладья на волне, движениями, она качнула бедрами, а внутри пожар пролился — захотелось немедленно прижать их к себе, ощутить их мягкость и упругость под тканью. Утреннее желание баловством показалось по сравнению с этим позывом.
— Может случиться так, — медленно приблизился он к ней, — что и ты однажды будешь шептать мое имя и вздрагивать.
Агна замерла, Анарад видел, как напряглись ее плечи, и спина стала ровной, как осина. Он сделал еще шаг и, обхватив ее за плечи, огладил сверху вниз, скользя твердо, и в тоже время не напористо, к локтям, развернул ее к себе лицом.
— Не будет такого никогда, — проговорила она спокойно как ни в чем не бывало, подумалось даже, дразнила лишь, но этот странный блеск в глазах всплеснул, от которого только поежиться хотелось.
Сжав челюсти, Анарад, подхватив конец пояса на стане девушки, потянул на себя, заставляя Агну повиноваться его движению и приблизиться. Он склонился, нависая и вбирая сладко-липовый цветочный запах, что пудрой окутал его, приблизился губами к ее губам, но не спешил касаться — сегодня ночью она от него никуда не денется.
— Это мы еще посмотрим, — прошептал ей в губы, склоняясь еще ниже, оглядев жадно, припал к ее губам.
Агна всхлипнула, упершись ладонями в его грудь, но сильно не протестовала. Губы ее под его ласками теплеть начали, сладкие и мягкие, их так хотелось целовать, упиваться ими. Он развязал узел ее пояска, выпустил, тот змеей скользнул на пол, Анарад обхватил талию Агны тонкую — едва пальцы смыкались, провел вниз по бедрам, чувствуя их покатый изгиб, подхватил княжну, отрывая от пола, пронес к постели, устланной мягко шкурами да одеялами, уложил, нависая сверху.
Агна, будто смирившись со всем, смотрела из-под припущенных ресницы, но невозможно было понять, что она испытывала, а потом лицо ее замутилось в глазах Анарада, когда кровь точками забухала в голову, горячей волкой опускаясь к паху. Он прильнул к ней, бедрами прижался — так остро взметнулось в нем желание. Агна раскрыла губы, призывая вновь припасть к ним, и как бы ни удивило следующее Анарада — раздвинула чуть колени, приглашая устроиться удобнее. Анарад подхватил подол платья, дернул к поясу, забираясь рукой под ткань, провел ладонью по бедрам, коснувшись мягких завитков волос, пальцами скользнув по влажным нежным складкам чуть раздвигая, Агна вздрогнула, сжав слегка колени, вцепившись в его плечи. Анарад, поняв, что еще слишком рано, скользнул языком в ее рот, заполняя и завладевая им, качнулся, потершись распирающей от вожделения плотью о горячее ждущее лоно, слыша совсем сбившееся дыхание княжны и свое собственное, стараясь не думать о том, с кем она была до него, но совсем расслабиться не получалось. Он отстранился, чтобы перевести дух, как тут же поплыло все перед глазами, зажмурился вновь, и то, как стали холодеть ноги и пальцы рук, стало для Анарада полной неожиданностью. Он коснулся округлого подбородка Агны озябшими пальцами, потом пронизал волосы, обхватил ее затылок и окончательно понял, что движения его стали заторможенными и вялыми, а голова неимоверно тяжелой. Агна замерла в ожидании, и только тут проскользнуло в стремительно тонущем сознании горькая догадка. Он засмеялся, но это ему только показалось — княжич лишь усмехнулся. Высвободив Агну, оперся ладонями по сторонам от нее, пытаясь удержать сосредоточенность, но все только усугублялось, он увидел только, как тень смятения исказила ее красивое лицо. Анарад отвернулся, не желая смотреть на нее, припал на локоть, но все же смог поймать ее губы, целуя горячо и жадно, она, как ни странно, не сопротивлялась, хотя во власти уже было оттолкнуть его и прочь бежать.
— Глуп-ая… — прошептал он хрипло во влажные губы, едва языком ворочая, завалился набок, опасаясь задушить Агну своим весом, опрокинулся на спину, накрывая ладонью глаза, все еще пытаясь бороться с каждым мигом забирающей его сонливостью.
Не в силах управлять собой Анарад чувствовал, как тяжелеет его дыхание, как замедляется грохот сердца, будто подкрадывается к нему холод, пронизывая тело ножами. Ему стоило бы догадаться…
Глава 10
Агна чувствовала, как с каждой верстой удаляется за спиной спящий, погруженный в стылую тьму посад, а лес, напротив, приближался уж слишком стремительно мрачной грядой. Неимоверно тянуло обернуться хотя бы разок, взглянуть на родные стены, только зачем напрасно изводить себя. И так было гадко внутри, что впору рыдать. Агна только порывисто подгоняла кобылку вперед, едва оторвавшись от обозов, которые выезжали ныне ночью из городища. К ним присоединились, чтобы незамеченными покинуть Збрутич, а как выехали в поле, так дороги их разделились в стороны разные: обозы по торговому пути устремились, что вели в Давлич, а там и к более крупным укреплениям в жизнь кипучую. Двое всадников, напротив, к чаще дремучей погнали лошадей, куда разумный человек не сунется.
У леса лошадей пришлось отпустить — там, где пойдут они, коню не ступить: через чащобы да через скалистую гряду не прорваться им. И уже когда на землю спешились, не отпускали Агну оцепенение и страх, что взяли еще крепче, инеем морозным обдавая нутро. Смятение свернулось в клубок в горле, комом встало — жгло и дышалось трудно, стоило ли говорить о том, что в сердце Агны творилось, как раздирало ее на части — неправильно это все. Но то, что уже совершено, назад не отменишь — это подкашивало остатки твердости в ней, словно серпом траву, дробила мысль об отце: он позаботился, а она вот так поступила с ним подло, непростительно, но следом же злость накатывала ядом, обжигая, что не для нее он старался, а для себя только, для других, но не для Агны никак. Тогда стихала досада, но только для того, чтобы с новой силой уколоть отчаянием, уж как бы с ней ни боролась Агна, напоминая себе, что решение она приняла, и назад дороги нет.