Холодная кровь
Шрифт:
— Ляг, — попросил он.
Агна, видя его взгляд теплый, слыша звучание его голоса размеренного, легла послушно на шкуры. Жрец подхватил ее ногу, к себе на колени положил. Теперь Агна ощущала прикосновение его горячих пальцев, закрыла глаза, когда окутал ее запах трав разных, что горчинкой оседали на языке, совсем успокоилась и вновь ощутила себя в окружении жреца покой и умиротворенность, исчезли все тревоги, что дергали и рвали на части ее весь путь до сторожки. Даже благодать нашла, когда пальцы его ловкие, сильные втирали настойчиво, и в тоже время мягко, прохладную тягучую мазь — так бы и уснула она в раздухоренной травами и жаром печи избе, если бы не то, как вдруг — заметила Агна — движения пальцев Воймирко изменились, став неспешными и плавными. Близость его потеряла вдруг всю естественность
Агна сжала губы, задышав часто и глубоко, хотелось убрать его руки и бежать прочь, но не могла выдать своего волнения и испуга. Казалось, это подведет к беде быстрее, чем может быть.
— Не нужно, Воймирко, — попросила лишь, разлепив отяжелевшие веки, смотря сквозь подрагивающие ресницы.
Жрец усмехнулся, она слышала его сухое хмыканье, но выполнять просьбу не спешил.
— Почему? — прозвучал приглушенно его голос. — Тебе разве не приятны мои прикосновения? Разве ты не хотела никогда, чтобы я вот так ласкал тебя? — Его слова как гвозди вонзались в сознание, настолько чуждые они казались, будто это не он говорил, а кто-то другой — и что с ним такое? А может, он и всегда таким был, а она не замечала? Виски заломило от лихорадочных мыслей и усилий. — Ты же пошла со мной… сама, — говорил он, понизив тон до хрипа.
Агна ощутила, как тело его уже не было таким расслабленным: плечи напряжены, он содрогался весь, будто сам был в лихорадке, качалось в его груди неровное дыхание, рвано вырываясь из широких ноздрей. Агна не видела его лица в полутьме, но огонь от печи окаймлял его острую скулу и подбородок, поросший бородой, скользил густо по шее с натянутыми до предела жилами, касался его рук с твердыми мышцами. Внешне Воймирко был, несомненно, силен, но, если поставить рядом Анарада, жрец представлялся уже не таким могучим и надежным.
И Агну пронзило невольное понимание — всего лишь потому, что Воймирко боялся за свою жизнь, потому, что он уязвим, а Анарад — нет, он не волнуется за свою жизнь и безопасность, и он пойдет на все, чтобы отыскать отца, но пошел даже на это — связав себя узами, хотя свобода ему дороже.
Агна бессильно прикрыла глаза, морщась, чувствуя полное опустошение и слабость, такую, что и мизинцем невмочь пошевелить, даже тогда, когда рука Воймирко углубилась под ткань платья. Внутри словно кипятком плеснуло что-то — он ведь и в самом деле не остановится. Напрасно было кричать — ее все равно никто не услышит здесь, в заснеженный глуши. Но больше всего Агну захватила с головой боль, боль этого дикого, продирающего насквозь разочарования. Воймирко, который всегда был в ее глазах подобен Богу, вдруг низвергнулся с вершины горы, пав в ее глазах так остро и невыносимо отвратительно. Это осознание ядом выплеснулось в кровь, отравляя. Агна задохнулась и сжалась вся, когда его рука скользнула между ног, протискиваясь к сокровенному месту, а сам он качнулся вперед, нависая громадой, накрывая тенью. Блеснули голодно его черные глаза.
— Не бойся, — прохрипел он, — рано или поздно это должно было случиться. — Агна моргнула, ничего не понимая. — Ты, — он склонился еще ниже к губам, ладонь, зажатая меж бедер, изменила свой путь, скользнула к животу, легла на него, накрывая и чуть надавливая, — …ты — моя уже давно, Агни. Ты просто этого не понимаешь. И я не могу сдержаться, теперь уже нет, — его дыхание дрожало, обжигая ухо, а борода колола кожу щеки и шеи.
К горлу подкатила дурнота. А ведь совсем недавно сама хотела коснуться его, теперь же почему-то плескалось внутри отвращение и острое желание оттолкнуть его прочь от себя немедленно. Когда его язык коснулся мочки уха, оставляя влажный след, Агна поморщилась, сжимая кулаки, и хотела рвануться прочь, как в горницу просочился посторонний звук.
Воймирко замер. Звук стал еще отчетливее, и от его нарастания каждый волосок поднялся на спине, заставив позабыть обо всем — вой голодного зверя хуже самого пекла. Страх продрал до самых стоп.
— Проклятье, — процедил Воймирко зло.
Стиснув кулаки и мотнув головой, лохматя волосы, он поднялся резко, бросив на распластавшуюся Агну жесткий взгляд — схватил кожух.
Выдернул из дров сук, пихнул в топку, и, пока он одевался, сухостой занялся пламенем. Воймирко, выдернув горящую головешку и не сказав ни слова, вышел из горницы.
Оставшись в одиночестве, Агна, приходя в себя, полежала так недвижимо какое-то время, слушая, как рвется из груди сердце, чувствуя, как жжет кожу там, где касался Воймирко, а потом силой рвано потерла ухо до жара, стирая следы. Ее заколотило изнутри, и пальцы оледенели вмиг, она потянула на себя шкуру, заворачиваясь плотно в нее, и отвернулась к стенке, подбирая под себя ногу, застыла, прислушиваясь к каждому шороху, унимая дыхание. Ей некуда бежать, она здесь в ловушке. Агна так пролежала долго, сотрясаясь и леденея. Волчий вой уже стих вместе с вьюгой, но Воймирко так и не возвращался, уж прогорели и дрова — ощутимо потянуло сквозняком. Тогда Агна поднялась — если не подкладывать дров, к утру околеть можно. Подбросив сучьев, она, прихрамывая, прошла к двери. Втянув рвано в себя воздух, положила ладонь на створку, приоткрыла осторожно. Белые хлопья взметнулись в горницу вместе со сквозняком, который полоснул по ногам морозцем, но снег тут же таял, соприкасаясь с жаром печи. Агна выглянула, но куда там — глубины леса дышали стылой чернотой.
Глава 11
Анарад пошевелился, и тут же голова раздалась болью, да такой, что даже зубы заломило. Он по-прежнему лежал на спине в постели, все тело будто выстругано из дерева — совершенно нечувствительно. Анарад открыл глаза, да ничего сначала не увидел — все мутилось, понял только, что уже светло. Повернул голову, положив ладонь на постель, где должна была спать Агна. Должна…
Он сцепил зубы, сглатывая судорожно, ощущая, как поднимается страшная тошнотворная волна гнева, застилая голову и глаза пеленой, и от этого боль в затылке только усилилась, а следом ему хотелось расхохотаться дико и безудержно
— эта волчица окрутила его вокруг пальца, как глупого мальчишку. To, что она смогла так подло поступить с ним, того он, конечно, не ожидал, а следовало. Он же знал, какая она, знал, как одержима своим наставником, он видел в ее глазах шальной огонь по нему. И то, что она ради него осмелилась на такое, вышибало напрочь все здравомыслие. Так гадко и отвратно он себя еще никогда не чувствовал, так паршиво и скверно.
Анарад скривился от дурноты, что подкатила к горлу, провел ладонью по меху, собрав его в кулак, поднялся, да тут же покачнул, едва не рухнув обратно — все нутро выверчивалась наизнанку, его словно полосовали сотни ножей. Переждав, он оглядел себя: все в той же одежде обрядовой, что сбилась на нем и вся помялась, и хотелось сорвать ее с себя немедленно, да только сейчас ни на что не был способен. И только когда резь немного притупилась, Анарад все же поднялся, прошел к окну, отодвинул волок, морозная колючая стынь ободрала лицо. Оглядев белизну дали, стало понятно, что день перевалил за середину. Агна теперь далеко, и в какой стороне ее искать, только отцу-Велесу известно. Но он ее найдет. Из-под земли достанет.
Умывшись быстро, Анарад сменил одежду, все явственней соображая, что к чему. Если она сбежала, никем не замеченной, а он — еще тут, то для всех они еще не выходили, стало быть, еще никто не знает о пропаже. Обувшись и надев плащ, не забыв и шапку надвинуть на глаза, Анарад вышел из хоромины, хоть окончательно не пришел в себя: его все еще штормило дико. По мере пробуждения, злость кипела в нем все больше, бурлила неистово, проливаясь через край.
Вечером их так или иначе будут ждать к столу. Что ж, если не найдет, то сюда уже не вернется, поэтому Анарад заглянул и свою хоромину, не встретив на пути никого