Холодный туман
Шрифт:
Немцы, приготовившись стрелять по оставшимся автобусам и по живым, продолжающим метаться по полю, мишеням, увидав Федора, решили вначале разделаться с ним. Тем более, что он был опять один.
— Микола уже снова ввязался с бой с третьим истребителем. «Плохо, — подумал Федор. — Ни я не смогу помочь Миколе, ни он мне. — И еще он подумал: — А может, и не так плохо. Пока я буду драться с ними, детишки успеют рассыпаться…»
А это было для него самое главное, хотя у него не так уж много оставалось шансов выйти из этого боя живым и невредимым…
Фрицы, между тем, разлетелись веером, и Федор понял: они будут атаковать его с двух сторон. Или нет? Вот один из них сделал свечу, чтобы ударить по машине Фёдора сверху. А другой шел на той же высоте, ожидая, когда русский летчик погонится за его напарником и подставит ему брюхо своего «ишачка». Ивлев, конечно, понял их маневр; и выпустив пулеметную очередь в тот момент, когда Фриц, уходящий свечой вверх, оказался почти под ним, бросил машину в боевой разворот и теперь опять оказался над автобусами. Он глянул вниз — и улыбнулся: детишки действительно рассыпались по полю, на дороге теперь никого не осталось. «Молодцы, ребятки, — сказал самому себе Федор. — Теперь и мне станет легче».
Однако легче ему не стало. Он за ревом моторов не услыхал выпущенную по нему пулеметную очередь, но почувствовал ее по характерной дрожи машины. Немец стрелял прицельно, бил сверху по фонарю и стабилизатору, стараясь расстрелять летчика или, на худой конец, вывести из строя рули. В нескольких местах фонарь был продырявлен, встречный поток воздуха, врываясь через эти пробоины, по-сумасшедшему свистел в кабине, и Федор невольно поежится, но не от холода, а от вдруг подкравшегося какого-то недоброго предчувствия. Стараясь отогнать его от себя, Федор снова бросил взгляд на землю. «Правильно!» — сказал он, увидав, как автобусы свернули с дороги и хотя медленно, но все же уходили от этого проклятого места, по пути подбирая ребятишек. Теперь Федору надо было приложить все усилия, чтобы не дать немцам возможности еще и еще раз атаковать машины с красными крестами на крышах. Атакой возможности у них не будет до тех пор, пока Федор не уйдет из боя или они не вгонят его в землю.
Уходить из боя Федор не собирался. Он будет драться до конца. Конечно, одному ему трудно. Вот если бы Микола разделался со своим фрицем и поскорее пришел на помощь. В шлемофон Федора изредка врывались Полные ненависти слова Миколы: «Не уйдешь, гад!.. Не выйдет, сволочь!..»
Мимо Федора, параллельно ему и обгоняя его, промчался «мессер», на борту которого синей краской было нарисовано что-то вроде нотного листа с аккуратно выписанными нотными знаками. «Он ведь мог расстрелять меня сзади, этот „музыкант“, — подумал Федор. — Почему же он не стрелял? Или сейчас сделает боевой разворот и пойдет в лоб?»
Он еще продолжал размышлять над непонятным для него поведением немца, как неожиданно вновь почувствовал дрожь машины — второй немец опять открыл по нему огонь, опять такой же прицельный и, наверное, теперь все-таки повредил руль высоты, потому что истребитель сразу клюнул носом, потом его повело верх, и Федору с великим трудом удалось выровнять машину, но она была уже ранена и ковыляла, как подстреленный зверь.
Федор понимал, что держаться больше не сможет. Еще один заход того или другого немца — и с ним будет кончено. У него мелькнула мысль, что он может сесть: поле довольно ровное, хотя тут и там зияют воронки. В крайнем случае, можно не выпускать шасси, а сесть на брюхо. Но он тогда развяжет немцам руки, и они, как шакалы, снова бросятся на автобусы, а в них опять набились ребятишки, их там много, и набились они туда потому, что уверены: их охраняют свои летчики, которые ни за что не дадут в обиду маленьких, перепутанных, дрожащих от страха детей.
Ему очень хотелось крикнуть: «Микола, помоги!». Однако он не стал этого делать. Миколе тоже туго, Микола дерется не на жизнь, а на смерть, и разве тот факт, что Микола уже сбил одного фрица и продолжает драться с другим — разве этим самым он не помогает и Федору, и детям?
Вся эта свистопляска продолжается уже довольно долго, горючего в баках остается все меньше и надо бы продержаться хотя бы еще немного, и тогда немцы, возможно, уйдут на свои базы — у них ведь тоже бензин наверняка на исходе… Да, надо бы продержаться хотя бы еще немного… Командующий воздушной армией приказал: прикрыть ребятишек во что бы то ни стало…
А если бы не приказал? Разве Федор и Микола Череда, увидав, как фашисты расправляются с детьми, не стали бы их прикрывать?
Федор и Полинка решили: вот кончится война и у них обязательно будет ребенок. Обязательно. Если мальчишка — он станет тоже летчиком. И они назовут его Федором. Федор-младший и Федор-старший. Здорово!.. А сколько будущих летчиков сидят сейчас, ни живы, ни мертвы, в этих автобусах! Как же их не прикрыть от этих звероподобных существ, называющихся человеками… «Ах, сволочи, сволочи!»
Слева опять — совсем близко — пролетел «музыкант». И опять. — ни единой очереди. Отвлекает? Или кончились боеприпасы? Или действует на психику, гад ползучий… А вон и другой. Видит, наверно, что «ишачок» подкалечен — идет прямо в лоб. Смалит из пушки и одновременно — длинная пулеметная трасса… Ну, подходи, подходи ближе, сучье отродье, давай поглядим, у кого крепче нервы.
Острая боль, будто огненной иглой, впилась в левое плечо. И сразу бросило в жар. Но в голове пока светло, и глаза видят, как надо. Пора нажимать на гашетку. Держи, гад ползучий! За детей, за будущего летчика Федора-младшего!
— Микола! Ты меня слышишь, Микола?! Я срубил эту б…! Я вогнал его в землю. Ты слышишь меня, Микола?
«Мессер» упал совсем недалеко от расстрелянного им водителя. И сразу взорвался. Столб дыма взметнулся вверх, смешался с серыми тучами. Федор не слышал взрыва. Может быть, потому, что в это время кричал Миколе о своей победе.
А потом он глазами начал искать «музыканта». Рана в плече жгла, огонь растекался по всему телу. Пуля, наверно, прошла где-то рядом с сердцем. Или застряла где-то близко около него. В левой стороне груди уж очень горячо от крови. А в руках оставалось все меньше сил, И глаза покрывались мутной пеленой — теперь уже и земля почти не просматривалась: что-то грязно-серое, то устремляющееся к машине, то резко удаляющееся от нее, будто «ишачок» свечой уходит вверх.
Федор понимал, что смертельно ранен. И смертельно ранен его самолет. Оба они доживают последние минуты… Или нет? Кто это там нашептывает в уши, что все уже кончено? Разве он может не встретиться с Полинкой? Разве он никогда не увидит будущего летчика Федора-младшего? Вот и с глаз почти ушла пелена, и он сразу увидал «музыканта», на бреющем промчавшегося над последним, не успевшим уйти подальше, автобусом.
«Не смей стрелять, сволочь! Там дети!» — закричал Федор. Но это лишь показалось ему, будто он закричал. А на самом деле он не смог произнести этих слов даже тихим голосом. С великим трудом поднял левую руку, провел тыльной стороной ладони по губам и взглянул на руку, Но можно было и не смотреть: изо рта струйкой текла кровь.