Холодный туман
Шрифт:
Денисио подошел к одной из ставен, заглянул в комнату, но щель была очень узкой и он ничего не увидел. Тогда подошел к двери и остановился. Дважды поднимал руку, чтобы постучать и дважды ее опускал, чувствуя, как колотится сердце. Где взять решимости, какие он найдет слова для Полинки, как будет смотреть в ее глаза? А может, и вправду все оставить на завтра? Но почему завтра станет легче?..
Стукнул в дверь раз, другой; прислушался. Кто-то мягко прошлепал в валенках, и через несколько секунд послышался голос Марфы Ивановны.
— Погодь, погодь, ночной гость, отпираю.
Дверь приоткрылась и на Денисио пахнуло теплом, от которого даже слегка закружилась голова. А из комнаты крикнула Полинка:
— Кто это к нам, Марфа Ивановна?
— Дык сразу не разглядишь… Батюшки, изпанец это, как его там, Дунися… Ну заходи, захода, мил человек, коль пришел. К Полинке, небось?
А Полинка, в накинутой на плечи шали, уже бежала по прихожей и в полумраке Денисио видел широкую улыбку на ее лице.
— Здравствуй, Денисио! Ну и легок ты на помине! Вот сижу за письмом к Феде и пишу как раз о тебе. — Засмеялась. — Что пишу? Неплохое, не думай. Разве о тебе можно писать плохое.
— Да не держи ты человека в потемках, стрекоза! — воскликнула Марфа Ивановна. — Приглашай в дом, успеешь наговориться.
Полинка усадила Денисио на диван, сама села рядом. Попросила Марфу Ивановну:
— Марфа Ивановна, давайте разогреем пельмешки. Могу поручиться, что наш «Дунися» голоден. Дунися… Ну и придумает же Марфа Ивановна!
Она весело рассмеялась, а Денисио подумал: «Говорят, когда приходит большая беда, человек ее чувствует сердцем. Значит, это не так? А лучше бы, если бы Полинка эту беду чувствовала. Тогда мне было бы легче… Да разве дело во мне? — тут же сказал он самому себе. — Пускай бы мне было бы в тысячу раз тяжелее, лишь бы…»
Полинка прервала его мысли.
— Ты вот скажи мне, Денисио, почему Федя летает до сих пор на «ишачке»? Вы ведь вон сколько получили машин новой марки, а он там… Да и не только он. И его друг Микола Череда и, наверно, вся их эскадрилья, «Ишачок» ведь хуже «мессершмитта»? Хуже или лучше?
— Кое в чем хуже, кое в чем лучше. А вообще и на «ишачках» можно драться.
— Конечно можно! — необычайно оживилась Полинка. — И Федя, и его друзья это доказывают. Скажешь, нет?.. А чего это ты сегодня такой скучный? Сидишь, как неживой? Погода действует? Досадно, что не летаете? Или есть другая причина? Может, влюбился в кого, а она не отвечает взаимностью? — Полинка опять рассмеялась. — Так ты назови мне эту дуреху, я расскажу ей, растолкую, кто есть Денисио, и она завтра же будет у твоих ног.
Денисио прикрыл глаза и медленно покачал головой из стороны в сторону. И вот только теперь Полинка что-то почувствовала. Что-то похожее на тревогу. Посмотрела на Денисио, дрогнувшим голосом спросила:..
— Ты почему молчишь, Денисио? Почему ты ничего не говоришь? У тебя какое-то горе?
— Если бы только у меня, Полинка, — сказал, избегая ее взгляда, Денисио. — Если бы только у меня… Горе у нас у всех…
— У кого у всех? Или ты вообще, да? Конечно, я понимаю. Война. Общечеловеческое несчастье. Гибнут люди. Тысячи людей. Тысячи и тысячи… Да, я понимаю.
— Понимаешь? Федор ведь тоже на войне. И с ним тоже в любую минуту может случиться…
— Нет! — она не дала ему договорить. — Нет! Я знаю. Слышишь, Денисио, я знаю! Конечно, это эгоистично с моей стороны так говорить и думать: с другими, мол, может случиться несчастье, а с Федором — нет. Но я верю своим чувствам. Они у меня вот здесь, мои чувства. — Она обе руки приложила к груди. — Они меня не обманывают.
— Не надо убеждать себя, — осторожно заметил Денисио.
— Не надо? Это ж почему? Почему — не надо? Раньше ты так никогда не говорил. Раньше ты говорил, что всегда надо верить. Что глубокая вера спасает близких. Говорил ты так?
Денисио молчал.
— Чего ж ты не отвечаешь? — воскликнула Полинка. — Или теперь ты думаешь по-другому?
Денисио сказал:
— Каждый, у кого близкий ему человек находится в том пекле, которое называется войной, глубоко верит, что этот близкий человек обязательно вернется. Но разве оттуда могут вернуться все? Ты же сама говоришь, что гибнут тысячи и тысячи. Но ведь близкие этих тысяч и тысяч тоже верили…
— Я не знаю… Я ничего не знаю…
«Ну чего я брожу все вокруг да около, — тоскливо подумал Денисио. — Ведь все равно придется сказать правду. Разве для этого я сюда пришел?»
— Полинка, — он взял ее руки обеими своими руками и повторил: — Полинка, ты мужественный человек, правда? Ты ведь многое — можешь перенести. Я понимаю тех, кто теряет самых близких и самых дорогих людей. Но…
— Нет, — закричала Полинка, не разумом, а сердцем вдруг почувствовав, о чем хочет сказать Денисио. — Нет! Никакой я не мужественный человек!
Она отняла свои руки из рук Денисио и вцепилась в его плечи, затрясла их в каком-то сумасшедшем порыве.
— Денисио! Слышишь, Денисио! Ты ведь не хочешь сказать, что… Ты зачем пришел ко мне в такой поздний час? Ты ведь пришел просто так, правда? Ведь правда? Мы сейчас будем есть пельмешки. А хочешь, мы выпьем с тобой хорошей наливки? За то, чтобы Федя дрался так же, как дерется. Хочешь, а? У Марфы Ивановны чудесная черносмородиновая наливка… Марфа Ивановна замечательный человек. Добрейшей души человек. Она нам с Федей, как мать. Федя ее очень любит. И я тоже очень ее люблю… Полинка говорила и говорила, и было видно, что она боится остановиться, боится паузы, во время которой Денисио может сказать ей что-то страшное, чего она не перенесет, что может оборвать ее жизнь. Она гнала от себя эту чудовищную мысль, а глаза ее, становясь то совсем темными, то белыми, то бегали с предмета на предмет, с лица Денисио на тусклый свет электрической лампочки, затененной абажуром, то вдруг застывали, и тогда было видно, как в них, нарастая, плещется тревога, которую она не в силах подавить. Она забыла снять свои руки с плеч Денисио, однако уже не трясла их, а как бы впиваясь в них пальцами. Потом она неожиданно поднялась с дивана, дважды прошлась по комнате, на мгновение остановилась у окна, точно прислушиваясь к вою пурги, и снова села рядом с Денисио.
— Нет, — сказала она. — Я абсолютно нормальный человек, правда, Денисио? Но со мной это бывает. Взбредет что-нибудь в голову, и начинаю дурить… Мы сейчас будем ужинать, хорошо, Денисио?
— Подожди, Полинка. Рано или поздно ты должна будешь об этом узнать. Я пришел, чтобы сказать тебе… Я очень печальный вестник, Полинка. Очень печальный.
— Он тяжело ранен, да? Он очень тяжело ранен? Он лежит в госпитале? Где? Я поеду к нему. У меня есть карта страны, ты сейчас покажешь, где он может быть? Покажешь, да?