Холодный туман
Шрифт:
Однако мысль эта мелькнула лишь на миг. Фриц, который шел ему в лоб, резко отвернул в сторону, а Ивлев тут же открыл огонь по другому «мессеру». Но, кажется, все же опоздал. «Мессер» мелькнул под самым брюхом его машины, спикировал на дорогу и послал длинную пулеметную очередь по автобусам. Федор снова развернулся на 180 градусов, и в то, что предстало перед его глазами, когда он бросил взгляд на землю, Федор не сразу даже поверил, настолько все показалось ему чудовищным и неправдоподобным.
От автобусов вместо того, чтобы укрыться в кюветах, ребятишки, растерявшись, помчались вдоль дорога, представляя
Федор до конца отдал сектор газа, решив догнать «мессера», по тут же сообразил, что это ему не удастся — даже на форсаже его «ишачок». заметно проигрывал в скорости, и Федор это знал и, может быть, впервые за долгое время его захлестнуло чувство неприязни к своей машине, которую он всегда любил и к которой относился, как к живому существу. А когда он увидал на дороге распростертые мертвые тела детей, его обуяло настоящее бешенство и, не в силах сдержать себя, Федор закричал:
— Сволочи, подонки, людоеды! Что же вы делаете, это же дети!.. А дети метались взад-вперед, многие теперь бежали подальше от дороги, какая-то девчушка, лет пятнадцати, прижав к себе ничего не соображающего малыша, сама уже раненная в ногу, ползла по земле, слезы боли и отчаяния стекали по ее меловым от страха щекам, но она все ползла и ползла, а потом, совсем обессилев, она закричала:
— Помогите!
Однако помочь ей никто не мог. Ее просто никто не слышал. Рев моторов, захлебывающиеся пулеметные очереди, проклятья воспитательниц — все смешалось в этой дикой какофонии человеческих звуков и машин, все походило на ад, где нет ничего реального и естественного.
Женщина, потерявшая теплый платок, стояла в десяти шагах от дороги, седые ее волосы падали на плечи, ледяная крупа секла ее лицо, но она ничего не чувствовала и, кажется, ничего вокруг себя не видела. Отрешенными глазами глядела в небо и губы ее что-то шептали, иногда кривились в безумной усмешке, а у ее ног лежал убитый ребенок — девочка лет пяти-шести, а еще чуть поодаль — в совершенно неестественной позе, вытянув ручонки вперед и разбросав ноги в стороны, лицом уткнувшись в землю, лежал еще один ребенок, из-под которого текла не успевшая еще застыть кровь. Порой взглядывая на убитых детей, седая женщина покачивала головой, будто выражая недоумение: как же все это произошло? Женщина не понимала, что разум ее помутился и что теперь до конца дней своих она будет все возвращаться и возвращаться к этой дороге, к этому страшному дню и спрашивать у самой себя: как же все это произошло?
Автобус, сползший в кювет, теперь горел. Шофер кулаком разбил стекла в узких окнах, кричал затаившимся в автобусе детям:
— Вылезайте! Сюда, ко мне!
А они не хотели вылезать, им казалось, что там они в большей безопасности, и, хотя уже задыхались от едкого дыма, продолжали сидеть тесно прижавшись друг к другу, и молчали, не отзываясь на призывы водителя. Тогда он снова и снова бросался к двери, которую почему-то намертво заклинило, остервенело рвал ее, но она не поддавалась, и он опять бросался к окнам, в которые
— Милые вы мои, ну дорогие, подходите к окошку, я вас тут на руки…
Водитель был пожилым мужчиной с широченными плечами, с загрубелыми сильными руками и суровым заветренным лицом, и странно было видеть, как почти по-детски плачет этот человек, зовя к себе ребятишек.
Но вот к нему подбежали два мальчугана, сбросили с себя фуфайки и один за другим попросили водителя:
— Подсади, дядя Леонтий.
А огонь уже лизал крышу машины и дядя Леонтий, глядя на мальчуганов, раздумывал: дойдет огонь до бензобака, он может взорваться и тогда…
Все же он сказал:
— Давайте! Один во внутрь, другой будет принимать.
Сам же снял с себя телогрейку и начал хлестать ею по крыше машины, пытаясь сбить огонь.
И тут дядя Леонтий увидал, как один из немецких истребителей снова заходил для атаки. Водитель рванулся подальше от машины, остановился, поднял руки вверх, сжал кулаки и, будто грозя летчику, что-то начал кричать. Он почему-то был уверен: заметив его, летчик обязательно выпустит по нему очередь, а большего за один заход не успеет. Мальчуганы же за это время вытащат детишек из горящей машины.
И дядя Леонтий не ошибся. Заметив человека, возвышающегося, как грозная статуя, над задымленным полем, немец направил самолет на эту статую и открыл огонь. Он не мог промахнуться. Пулеметная очередь прошила дядю Леонтия десятками пуль и водитель рухнул лицом вниз.
Всего этого Федор не знал, но он ясно представлял себе всю картину разыгравшейся на земле трагедии, и почувствовал такую душевную боль, какой еще никогда не испытывал. Сердце то начинало бешено колотиться, то неожиданно замирало, будто куда-то проваливалось, а в глазах появлялся неведомый ему доселе кровавый туман, и тогда он почти не различал ни приборную доску, ни землю, ни нависшее над землей, казавшееся ему кровавым, небо.
И вдруг он услыхал в шлемофоне голос Миколы Череды:
— Держись, браток, теперь их осталось трое… Оказывается, Микола не зря бросил свою машину в тучи. Он не собирался их пробивать и уходить от драки, он лишь на считанные секунды спрятал себя от немцев, но тут же, развернувшись, крутым пикированием ринулся вниз. Он правильно все рассчитал. Вот крылья его «ишачка» разрубили последнюю, рваную по краям, тучу — и оказался в нескольких десятках метров от «мессера», от его хвоста. Микола видел голову немца в коричневом шлеме, видел через фонарь даже его руки: одна словно приварилась к сектору таза, другая намертво уцепилась за ручку управления.
— Чудненько, господин фриц! — сказал себе Микола. — Можешь петь отходную, заранее отбросив копытца.
И нажал на гашетку. Коротко нажал, зная, что не промажет, и потому незачем зря тратить патроны.
«Мессер» вспыхнул мгновенно. Свалившись на крыло, он круто пошел к земле с мертвым летчиком, и вот тогда Микола и крикнул Федору: — Держись, браток!..
А Федор в это время уже снова разворачивался и направлял свою машину вдоль дороги, чтобы встретиться с немцами, которые — он был в этом уверен — зайдут еще не раз для атаки. И он с ними встретился почти над тем самым местом, где горел автобус и где неподалеку от него лежал изрешеченный пулями водитель.